И, очевидно, не без результатов. Профессор Вейнхебер сразу заговорил о том, что она прямо-таки поразительно помолодела, и это, конечно, не было пустым комплиментом. Сама Каролина, говоря по чести и совести, несмотря на свои пятьдесят два года, чувствовала себя в душе, ну самое большее, сорокалетней. Кроме того, эта катастрофа в семье, эта смерть, безусловно, взвинтили ее. И все же, когда она разглядывала себя в зеркале, как умеет себя разглядывать только женщина, даже наилучшим образом затушеванные морщинки не выдерживали проверки, не говоря уже о незатушеванных, под глазами.
Торопливо дохнула Каролина на свой носовой платок с траурной каймой, чтобы согреть его, прежде чем стереть слезу. При этом она опять, как бывало уже не раз за эти дни, увидела Александра. Вон он лежит, лицо восковое, он уже не может даже беззвучно пошевелить губами. Но в его глазах, под косматыми, как у филина, бровями, еще блуждает былой насмешливый огонек, и Каролина угадывает — она просто уверена, что ему хотелось бы сказать: «Я понимаю, тебе тяжело, дорогая моя, но что делать, ведь и мне предстоит как-то обходиться без самого себя».
От одного воспоминания о подобных шутках покойного Каролина почувствовала обычное раздражение. «Александр даже из могилы способен изводить человека», — подумала она с отчаянием и тут же вспомнила, что в результате, из-за поломки колеса, тело до сих пор не предали земле. Она воспринимала эту поломку как коварство судьбы, направленное против нее лично, и только против нее. Вероятно, кое-кто из явившихся на похороны уже сбежал. Во всяком случае, из-за дурной погоды и условий военного времени недопустимо сократилось число присутствующих. Неужели дело дойдет до того, что Александра похоронят наспех, среди ночного мрака, просто-напросто закопают… Но этого представления Каролина уже не могла вынести. Она пыталась найти какую-то опору и вдруг вспомнила, что, как глава семьи, обязана соблюдать достоинство и приличия при любых обстоятельствах; властным движением подобрала она шлейф и отправилась навести порядок среди гостей.
По пути в гостиную она остановилась на пороге полуоткрытой двери в столовую, из которой повеяло холодом и запустением. Окна и венецианские зеркала были завешены черным, мебель частью вынесена, частью выстроена вдоль стен. Раздвижной стол с закуской занимал весь простенок между окнами. В затянутые крепом подсвечники были вставлены свечи, но горела только одна. Ее пламя плясало в сквозняке, наполняя комнату тревожными тенями. Фигура кого-то из прислуги, — оказалось, экономка, — метнулась прочь от стола и выскользнула из комнаты в другую дверь как раз в ту минуту, когда Каролина просунула голову в столовую. У зажженной свечи не было розетки; стеарин военного времени стекал коричневатыми каплями на штофную обивку.
— Фрейлейн Шёнберг! — крикнула Каролина и в тот же миг круто обернулась, — позади что-то тяжело и глухо грохнулось на пол, и раздалось звяканье и оханье. После напряженной паузы оханье повторилось. Оно донеслось из спальни Александра.
Несколько быстрых шагов, и Каролина уже была в комнате брата: ее подозрение подтвердилось, — в спальню, которую она после смерти Александра заперла, кто-то проник.
Тот же полумрак, что и в столовой, с мечущимся огоньком одинокой свечи охватил Каролину и здесь. На полу, подле массивной кровати, что-то шевелилось. Она отпрянула, торопливо включила плафон и все же не сразу узнала в человеке, скрючившемся на ковре, Ябурека — доверенного слугу Александра. Из-за тяжелого гриппа ему было запрещено принимать участие в похоронах, и Каролина, чтобы запрет был соблюден, приказала спрятать платье Ябурека. А он все-таки очутился здесь, облачившись в старый сюртук Александра, кашляя и трясясь от озноба. Прямо ходячий очаг инфекции!
— Ябурек! — Каролина зажала платком рот и нос. — Скажите, ради бога, что вы тут делаете?
— Извините, чистил барину медаль гражданской обороны.
Только сейчас Каролина заметила шкатулку Александра, стоявшую у ног старика, среди рассыпанных булавок для галстуков, перстней, запонок и часовых цепочек.
— Разве можно барину явиться туда, наверх, без медали, — продолжал Ябурек. Казалось, он при этом обращается к какому-то незримому собеседнику; на присутствие Каролины он не обращал решительно никакого внимания. — Еще в ноябре, когда мы вернулись из Вены после погребения его величества, барин мне сказал: «Знаешь, Ябурек, теперь, когда императора Франца-Иосифа нет на свете, нам с тобой тоже нечего здесь делать. Он хочет иметь при себе наверху всю свою старую Австрию, значит, и наше место там». И с того дня он пошел на убыль, вот как садится деревенский холст. И массаж уже не велел себе делать. «А ради чего? — говорит. — Я теперь долго не протяну, говорит, самое большее — до нового года. Семнадцатый год меня не интересует». И верно: в первый день нового года он и слег. — Судорожный кашель помешал Ябуреку продолжать. Слюна и слезы потекли по седой короткой бороде.