Прислонившись к одному из фонарных столбов набережной, Ранкль глядел на реку, окрашенную в мягкие пастельные тона предвечернего часа. Из-под Карлова моста выскользнул челнок и оставил за собой длинную темную бороздку. Лодочник греб энергично; он посасывал короткую трубку и, видимо, был в хорошем настроении. Ранклю вдруг захотелось пива, возникло желание утопить в нем и встречу с Каролиной, и вообще все неприятности, бывшие и неизбежно еще предстоящие.
— Ну и пусть, как будет, так и будет, — решительно заявил он самому себе и плюнул в реку.
Часть вторая
I
И почему ее помолвки всегда кончаются неудачно? «Помолвки» и «всегда», правда, небольшое преувеличение, ибо вот эта, теперешняя, только вторая, и о неудаче в данном случае говорить еще рано. Еще рано — ну, это, пожалуй, казуистика. В общем — все уже ясно. Если так пойдет и дальше, она останется старой девой. То есть девой-то уже определенно нет, хе-хе-хе!
Это «хе-хе-хе» Валли прохихикала вслух и своему изображению в зеркале показала длинный нос. Она лежала против зеркала, свернувшись калачиком, на кушетке в стиле Louis Seize[20]. Это была единственная удобная мебель в облицованном панелями, похожем на зал, помещении, которому, в сущности, подходило только одно название — «женский покой средневекового замка». «Женский покой в развалинах средневекового замка», — поправила себя Валли, бросив взгляд на потертую и облупленную роскошь некогда великолепной феодальной обстановки. Даже свечи в заплывших воском серебряных подсвечниках и едва тлеющее в камине полено производили впечатление упадка. Величественным был только вид, открывавшийся из сводчатых окон на кроны деревьев охотничьего парка и на озеро, которое в свете дальних зарниц вспыхивало, словно…
Да, словно что? Обрывок какого-то стихотворения из времен ее ранней юности выплыл в памяти и снова исчез, когда Валли сделала попытку его удержать. Не глядя, она опустила руку, нащупала бутылку и стакан, стоявшие на полу рядом с кушеткой, и налила себе остаток кисловатого токайского. Неплохое вино, однако очень далеко от того, что сулит пышная этикетка. Совершенно так же обстояло и с сигарой, которую Валли курила за отсутствием сигареты. Табак не соответствовал гарантиям на бумажном колечке. И самое нелепое заключалось в том, что Валли, ради того чтобы раздобыть себе выпивку и курево в этом заколдованном замке, вынуждена была тайком забраться в комнату своего жениха.
А вместе с воспоминанием об этом возникли и неприятные ощущения, которые овладели ею в спальне Рене при виде бесчисленных баночек с мазями, флаконов с духами, множества пар обуви (больше двадцати), а также расставленных повсюду фото каких-то юнцов, и с такими напыщенными надписями, что от них сводило рот, будто ешь застывшее баранье сало.
Валли так ясно ощутила этот вкус сала, что, желая заглушить его, залпом выпила остаток вина. Потом невольно рассмеялась. Да пусть у Рене будут свои причуды! Безупречные люди всегда скучны до смерти. Но что, если это не причуды?
Валли глубоко затянулась сигарой. Голубовато-белый дым стер очертания ближайших предметов. Под действием вина ей показалось, что тишина вокруг издает какое-то гудение. Внешний мир начал как бы растворяться, а перед ее внутренним взором вдруг выступили с необычайной яркостью полузабытые, едва осознанные впечатления. Странную стыдливость Рене, его боязнь всяких нежностей она до сих пор объясняла отчасти его аристократическим воспитанием, отчасти полученным ранением — сейчас эти особенности предстали перед ней в другом свете. Так вот в чем дело! Он, вероятно, и не мог быть нежным с женщиной. Это противно его природе. Но зачем же он тогда сблизился с ней? Она ведь не монахиня. Почему настаивал на ускоренной «свадьбе военного времени»?
Охваченная внезапным подозрением, Валли вскочила и перевернула один из стульев, стоявших у стены. Нахмурившись, разглядывала она черно-желтую наклейку, которую вчера случайно обнаружила на обратной стороне сиденья, но не обратила на нее внимания. Стул был описан. Валли торопливо подвергла осмотру и стол, комод, шкафы. На всем были черно-желтые наклейки судебного исполнителя. В первую минуту это открытие подняло в ней целый вихрь противоречивых чувств — стыд, гнев, желание расхохотаться. Если бы ее сейчас увидел дедушка! Победил смех. Она так хохотала, что у нее подкосились ноги, и она опять повалилась на кушетку.
Вот оно — решение загадки: пустой кошелек. И как это она раньше не догадалась! Еще во время того чудного разговора с Рене на второй или третий день их знакомства. Правда, тогда его заявление, что он не отпускает ни одного друга, не ощипав его, и что ее ожидает такая же судьба, показалось ей необычайно оригинальным. Да и как могла она, которая почти никогда не действовала из расчета, предположить, что за его веселой аристократической беззаботностью кроется просто-напросто охота за приданым? Но о расчетливости у Рене, пожалуй, нельзя говорить. Слабоволие — вот подходящее слово, неспособность противостоять определенным нашептываниям своей мамаши, баронессы Хедервари, урожденной рейхсграфини Шейхенштуэль. Она-то прошла огонь и воду, и, очевидно, немало правды крылось в скандальных рассказах, что будто бы она получила голубую кровь Шейхенштуэлей лишь двадцати лет от роду, благодаря искусно подстроенному удочерению… хотя, впрочем, Валли находила все это очень привлекательным.