Полоска света задрожала. Почти одновременно смолк и рояль. Валли поспешила дальше. Ей стало весело, она была полна ожиданий. Жизнь — это гигантский мешок с лотерейными билетами, и в нем огромное количество счастливых возможностей. Так что за беда, если когда-нибудь и вытянешь пустой билет? Тем больше будет шансов выиграть, когда потянешь в следующий раз.
Дверка на террасу, обычно поддававшаяся с таким трудом, теперь открылась легко, точно смазанная. Когда Валли вышла, дул резкий ветер с дождем. Валли бросилась ему навстречу. Ей казалось, будто она прыгнула в холодную реку. О, захватывающее блаженство нырнуть, и снова вынырнуть, и поплыть против течения! Прощай, моя мечта! Нет, здравствуй, моя мечта! Моя завтрашняя мечта!
II
Вена ранней весной 1917 года напоминала некрасиво состарившегося за одну ночь бонвивана, блестящему прошлому которого уже не верят. Внешняя запущенность, до сих пор все еще маскировавшаяся под уютную небрежность, вдруг выступила на свет во всей своей наготе. Надежды на мир, пышно расцветшие в начале нового года, умерли, как прошлогодняя листва. Война продолжалась, конца ей не предвиделось, а теперь еще и Америка, раздраженная сообщением о том, что немцы без ограничения вводят в действие подводные лодки, стала угрожать, что откажется от нейтралитета и присоединится к Антанте. Волна запоздалых холодов внесла полный хаос в работу транспорта, и без того расшатанную войной. Доставка зерна задерживалась, целые грузовые составы с картофелем замерзали. Скандальные истории с поставками, нехватка угля, купля-продажа на черном рынке — все это усиливало всеобщее недовольство.
А вдобавок еще эпидемия испанского гриппа, который, даже по сильно смягченным официальным сообщениям, на этот раз свирепствовал с особым упорством. Выражение «затяжное ненастье» в бюллетенях имперского метеорологического института, казалось, относилось не столько к погоде, сколько к состоянию города и его жителей.
Гвидо Франк поехал городской железной дорогой в Хитцинг. Вагон был переполнен, Франку пришлось стоять. Позади у него были плохой обед в третьеразрядной гостинице и в такой же компании, неприятный разговор в военном министерстве, столкновение с владельцем табачного киоска и ссора с хозяйкой квартиры. Настроение создалось соответствующее. Не улучшила его и мысль о том, что он просто-напросто идиот и кретин, если ради встречи, решительно ничего ему не сулившей, тащится в Хитцинг.
Поездке, казалось, конца не будет. Поезд то и дело останавливался, точно хотел отдышаться. Когда он тормозил или трогался, пассажиров бросало друг на друга. При этом соседка Франка, горбатая особа, ни за что не державшаяся, всякий раз наступала ему на ногу. В вагоне стоял кисловатый запах сырой холстины, дешевого мыла и плохо переваренной пищи военного времени. В ушах раздавался скрип одряхлевших вагонных тележек. Свет так называемой экономической лампочки над проходом тщетно боролся с быстро густевшими ранними сумерками.
Во время одной из остановок посреди перегона кто-то простуженным голосом стал жаловаться на жизнь и людей. Примерно тем же тоном фрау Ашенгрубер, квартирная хозяйка Франка, облаяла сегодня во время завтрака своего жильца:
— Сколько же раз надо повторять, — готовить в комнате воспрещается. Из-за опасности пожара и потому, что пар портит обои. — Франку это известно не хуже, чем ей. И не подобает также заводить граммофон поздно вечером, пусть даже это «Благодарю, мой милый лебедь» или еще что-нибудь из репертуара Придворной оперы. Если Франк не прекратит это безобразие, то придется ему с первого числа искать себе другую квартиру.
При этом Стази вчера вечером вовсе не кипятила чай (оттого что не было больше прессованного спирта), и ставили они всего три пластинки, просто из тактичности, чтобы заглушить скрип кровати. И, конечно, Ашенгруберша воспользовалась чаем только как предлогом, и музыкой тоже, на самом деле у нее зуб против Стази, якобы по причинам нравственного порядка. Но это же прямо смех, ведь ее собственная падчерица ведет себя похлеще, каждые две-три недели у нее новый друг — прямо девица легкого поведения. Уж ей-то никогда и в голову не пришло бы платить на воскресных прогулках пополам или штопать своему дружку носки, а Стази считает это в порядке вещей. Да и вообще Стази молодец! Второй такой девушки не сыщешь. Прямо золото: и хозяйка, и разумница, и хорошенькая (первая возлюбленная, которая любит Гвидо ради него самого; первая женщина, во время свидания с которой его не мучит мысль о всегда некстати потеющих руках и ногах).