— Да, представьте себе, с одним чемоданчиком, хотя все мои деньги были в большом саквояже, да и драгоценности тоже. И я сообразила это только на вокзале, когда надо было платить за билет, а у меня оказалось всего две кроны шестьдесят; этого не хватило бы даже, чтобы доехать до Хадикфальвы, или как эта дыра называется. Но, к счастью, там оказался этот коммивояжер по продаже колониальных товаров, и он, под мои «изумительные зеленые глаза», одолжил мне тридцать крон. До Вены он держался вполне прилично, но потом, в фиакре, начал приставать. Тогда я просто вылезла из экипажа. Где-то вот здесь, за углом. И, конечно, сейчас же полил дождь, а другого фиакра нигде ни следа. Ну, и тут я случайно вспомнила, что здесь поблизости резиденция Франка…
Обе рассмеялись, словно знали друг друга целую вечность; а у Франка при этом возникло безнадежное чувство, что он лишний. Но Валли вдруг порывисто встала, сунула в бутоньерку одну из лилий и заявила очень величественно:
— Ах, слава богу, наконец-то мы идем. Большое спасибо, голубушка! Ваши вещи я вам завтра пришлю, или можете за ними сами зайти. Господин Франк скажет вам, в какой гостинице я остановилась.
IV
Метрдотель, похожий на министерского советника, встретил Франка и Валли в первом из многочисленных обеденных залов ресторана «Мейсль и Шадн» и поклонился с почтительной фамильярностью:
— Ваш покорный слуга, фрейлейн. Мы уже давно не имели чести… — Он подвел их к столику и одновременно скользнул испытующим взглядом по Франку, который постарался придать себе как можно более высокомерный вид и выставил вперед подбородок.
— Утомительная ли была поездка, фрейлейн?
— Да как сказать, Стефан. Я ведь всегда считала, что скука — самая утомительная вещь на свете. Но скажите нам, что у вас сегодня есть вкусного. Я, кажется, умираю с голоду.
И на третий год войны, год сушеных овощей и брюквы, еще ели сытно у «Захера», у «Мейсля и Шадна» и в двух-трех других ресторанах первого венского района, имена владельцев коих упоминались еще в старинном списке первых кулинаров империи. Только входы были затемнены и окна плотнее занавешены, с тех пор как в приказе, изданном имперской канцелярией, хозяевам ресторанов предлагалось «принять соответствующие меры, дабы ярким освещением, а тем более видом сидящих за столами посетителей не вызывать нежелательного озлобления у прохожих из менее состоятельных классов». А на меню, под стихами, призывающими подписаться на седьмой военный заем, можно было прочитать объявление, что к кофе сбитых сливок не подают и на каждого посетителя полагается только по одной порции десерта.
Франк ожидал с некоторой тревогой составления меню: ведь чтобы остаться в глазах такой Валли Рейтер достойным кавалером, недостаточно обладать смекалкой и уметь работать локтями (как на службе и в общественной жизни), нет, тут требуется как раз то, что ему не дано, — светский лоск, обаяние и та небрежная самоуверенность в обхождении с Властью и Богатством, которая присуща всем этим вылощенным, вызывающим презрение и зависть господам с «аристократической детской». Однако все прошло удивительно гладко. Франку приходилось только следить за игрой бровей на лице Валли во время предложений кельнера, и он уже твердо знал, что следует заказать, а именно: раки в желе, грибной суп, заднюю ножку косули а-ля Эстергази и малиновое суфле, ко всему этому не очень сухое венгерское вино, а в заключение мокко и вишневку.
Кушанья, вино, атмосфера светскости, восхищенные и завистливые взгляды мужчин, устремленные на его даму, и прежде всего флюиды, исходившие от самой Валли, все это вызвало у Франка какое-то хмельное, счастливое состояние: уши у него горели, ему приходилось то и дело тайком вытирать руки салфеткой. Соблазнительные картины, возникавшие перед ним во время поездки в Хитцинг, снова окружали его, появляясь то в стаканах с вином, то в призмах люстр, то в серебряных мисочках или в зеленых глазах Валли, хотя, встречаясь с ней взглядом, он тут же спешил отвести его.
Как странно, что именно сегодня он думал о Валли! Это не могло быть случайностью. Это, наверное, предопределение!
По ее просьбе он рассказал о похоронах ее деда, — она знала о них очень мало, лишь на основании нескольких туманных фраз в письмах тетушки Каролины. Описание семейного скандала, имевшего место перед вскрытием завещания, и затем общей ошеломленности, когда стали известны последняя воля Александра Рейтера и распоряжения относительно наследства, чрезвычайно развеселило Валли. Видя ее настроение, Франк стал расцвечивать свое повествование все более гротескными деталями.