Валли слушала его с возрастающей тревогой. Эти признания нельзя было отклонить просто как навязчивую бестактность. Франк не актерствовал, на этот раз — определенно нет! Его экстаз не был напускным, его вера в чудо — искренней. Он говорил вдохновенно, точно новообращенный.
Валли не была циничной, ее беда состояла в том, что она смешивала отсутствие мировоззрения с отсутствием предрассудков и считала, что достаточно не иметь никаких принципов, тогда не будешь и ханжой. Та независимость, какой она привыкла пользоваться в доме богатого и жизнерадостного деда, где, будучи сиротой, воспитывалась, способствовала развитию в ней прежде всего любопытства и склонности ко всяким авантюрам. В других условиях, если бы Валли жилось труднее, она, вероятно, стала бы натурой пылкой и боевой, а не чувственной и склонной к богеме. Во всяком случае, избыток жизненных сил не давал ей выбирать пути наименьшего сопротивления; ненависть к скуке заставляла частенько задумываться; ирония спасала от полного самодовольства, хотя ее насмешка над собою редко доходила до гневного возмущения.
Сейчас наступил как раз такой момент. Валли была охвачена еще небывалым ощущением стыда. Ни в каком случае не смела она в этом Франке, с которым у нее не было и не могло быть ничего общего, пробуждать подобные чувства, ни в каком случае не смела до такой степени его будоражить и переворачивать душу!
«Господи! Что я натворила? — спрашивала она себя растерянно, с горечью. — Какая низость с моей стороны! Какая грязь! Тьфу, беспредельная низость и грязь!» Она отодвинулась от Франка, закуталась в одеяло, выгнала его из комнаты: ей-де нехорошо, наверное, грипп, пусть раздобудет ей кодеину и, если можно, напоит глинтвейном.
Франк из всего этого понял только одно: она боится заболеть. Он торопливо оделся и поспешил на улицу.
Ему пришлось немало побегать, прежде чем он достал таблетки кодеина. Ближайшая аптека не была ночной, во второй от него потребовали рецепт врача, и лишь в третьей, в соседнем районе, он получил нужное лекарство. Не менее трудной задачей оказалось раздобыть в столь поздний час вино, но в конце концов Франк все же отыскал кабачок, который еще был открыт.
Выходя оттуда, он столкнулся с Алоизом, сводным братом Стази. Напоминание о Стази именно в данную минуту было для Франка особенно мучительно. Он намеревался с коротким поклоном проскользнуть мимо Алоиза. Но ему не удалось. Алоиз, возвращавшийся домой с вечерней смены (он работал корректором в типографии большой газеты), против обыкновения, оказался в крайне возбужденном состоянии, хотя обычно это ему было несвойственно. Алоиз настоял на том, чтобы выпить с Франком пива, — надо отпраздновать добрые вести, которые он нес с собой. Тут он вытащил из-под плаща еще сырой газетный лист и принялся громогласно, словно выступая на митинге, читать длинное сообщение берлинского телеграфного агентства Вольфа о том, что более раннее сообщение относительно того, будто революция в Санкт-Петербурге подавлена, оказалось ложным; отречение царя и арест кабинета министров — это отныне неоспоримый факт; страной уже правит от имени республики Временный комитет Государственной думы, состоящий из двенадцати человек.
— Нет, ты себе представляешь? — воскликнул Алоиз, до того всегда называвший Франка на «вы» и «господин редактор». — Все совершенно официально! Да к тому же из Берлина. Царизм полетел ко всем чертям! Россия стала республикой. В Москве профсоюзный лидер сделался вице-председателем городского самоуправления! Комитеты общественной безопасности!{19} Солдатские комитеты… просто голова кругом идет! Смотри, теперь уже недолго ждать… скоро везде начнется! — Он хлопнул себя по ляжкам и затянул на мотив Марсельезы:
В узкой, по-ночному безлюдной улочке песня родила громкие отзвуки. Хозяин вместе с двумя поздними посетителями выбежал из кабачка. Где-то распахнулось окно, и кто-то возмутился, что вот, нарушают тишину и спокойствие. В конце улочки заверещал резкий свисток полицейского.
Франк воспользовался переполохом и незаметно скрылся. Он помчался домой. Но когда вошел в дом, обнаружил, что Валли от него заперлась на задвижку. Ее башмаки стояли, как в гостинице, перед дверью комнаты.
Тут Франк все понял. Боль была точно удар дубиной, она оглушила его, сковала все его мысли, даже желание покончить с собой. Сидя скрючившись на полу, Франк долго и бессмысленно созерцал башмачки на пуговицах, принадлежащие Валли. Затем вспомнил о бутылке вина, которую все еще держал под мышкой. Он тут же выпил ее всю — и заснул.