Напиши, пожалуйста, не откладывая, и сообщи день твоей выписки. Тебе, оказывается, опять нужно 200 крон, как говорит Майбаум, — это не умещается у меня в голове. Куда ты в санатории тратишь деньги?
Я надеюсь, что ты хотя бы на время бросишь курить. Уже не говоря о вреде табака для твоих легких, он отнюдь не улучшает и цвет лица. Я тебе совсем недавно советовала обратить самое серьезное внимание на «гусиные лапки» возле глаз. Употребляешь ли ты крем для лица, который я тебе рекомендовала? В твоем возрасте еще незамужняя девушка должна péniblement[32] следить за тем, чтобы сохранить свой девичий вид. Несколько дам из нашего кружка для игры в вист делают себе массаж лица какими-то особыми электрическими аппаратами, а супруга финансового советника Шикеданц увлекается какими-то инъекциями. В понедельник на пасху я в Петршине прямо налетела на нее; чуть-чуть не проговорилась — так чудовищно она выглядела. При этом бедняжка воображает, будто помолодела на десять лет. Но так и бывает в результате всяких искусственных методов. Я лично для себя допускаю только некоторые кремы и тому подобные естественные косметические средства.
Лежишь ли ты хоть по два-три часа в день, не читая и ничего не делая? Это совершенно необходимо, особенно тебе, при твоем беспокойном характере. Вспомни о своих родителях! Будь они не такие непоседы, они жили бы, вероятно, до сих пор. Je suis au bout de mon rouleau[33]. До скорого свидания! Тебя целует и обнимает твоя
благосклонно к тебе расположенная
Каролина В. ф. Т.
P. S. Прилагаю письмо, которое принес посыльный сегодня утром. Я по ошибке его вскрыла. Говоря по правде, мне не следовало бы даже пересылать тебе такую записку. Что этот Гелузич еще имеет нахальство тебе писать и называть себя «твоим медвежонком Марко» — это уже скандал, non plus ultra[34]. И я не могу не упрекнуть тебя, моя милая, в том, что ты своей терпимостью поощряешь его бесстыдное поведение. В таких случаях терпимость хуже соучастия. Когда же наконец ты станешь благоразумной?
IX
Женева, 8/V.1917 г.
Уважаемый товарищ Франк,
пожалуйста, не думайте, будто я считаю, что отвечать на письма — достойный презрения буржуазный предрассудок. Наоборот, друзья даже отмечают ту точность, с какой я веду свою корреспонденцию. Черта, которую я, вероятно, развила в себе по закону противоположности между поколениями, из протеста против моих родителей, чья небрежность в подобных случаях доходила почти до гениальности.
Теперь Вы, конечно, с полным правом спросите, почему же все-таки Ваше письмо пролежало в ящике моего письменного стола почти два месяца без ответа? В извинение себе могу только сказать, что и другие личные письма, а также почти все мои личные дела так и повисли в воздухе, а сама я, точно ночная бабочка, мечущаяся от огонька к огоньку, носилась между Женевой, Лозанной и Цюрихом, не переводя дыхания, или, вернее, задыхаясь от всевозможных дел и обязанностей, связанных с движением. Когда так задержишь ответ, как в данном случае, то бывает обычно нелегко снова восстановить прерванный контакт. Но с Вами мне повезло. Ведь никакого контакта и не было. Ваше письмо было для меня, точно гром среди ясного неба, после того как я много лет о Вас ничего не слышала. По крайней мере, непосредственно, ибо за это время мне, конечно, не раз попадались в наших газетах написанные Вами статьи. Но личная связь между нами оборвалась с тех памятных, далеких, можно сказать, бесследно ушедших в прошлое дней, когда происходила стачка типографских рабочих в 1913 году.
В том, что мы затем потеряли друг с другом связь, виновато, как Вы, без сомнения, сами понимаете, Ваше тогдашнее поведение. Теперь мне, разумеется, ясно, что Ваши колебания и страх были социально обусловлены промежуточным положением мелкобуржуазной интеллигенции в буржуазном обществе. Тогда я этого еще не понимала. Но если бы и понимала, моя личная реакция едва ли была бы иной. Ваша позиция казалась мне ужасной, и я не желала больше иметь с Вами никакого дела. Но все же, говоря по правде, у меня всегда оставалось чувство, что вы вырветесь когда-нибудь из тех сетей моральной и материальной коррупции, которыми господствующий класс опутывает интеллигенцию. Поэтому Ваше сообщение о том, что Вас сильнее чем когда-либо влечет сейчас к социалистическому пролетариату и Вы хотите из этого влечения сделать соответствующие политические выводы, вызвало во мне не только объективное, но в значительной мере и субъективное удовлетворение. Правда, даже при самом смелом воображении я не могла себе представить, чтобы именно встреча с моей кузиной Валли «послужила решительным толчком в этом процессе прозрения». Моя последняя встреча с Валли после бурных идеологических споров закончилась полным разрывом и, как мне кажется, уже окончательным отчуждением, главным образом потому, что она сделала своим кредо безграничный эгоистический индивидуализм и выказала полное отсутствие интереса к вопросам миросозерцания. Это было в августе 1914 года. Все слухи о Валли, доходившие до меня с тех пор, дают основание утверждать, что она стала образцовой представительницей вида homo insapiens et asocialis[35]. Как может тот, кто занят только собой, лишен всякого чувства ответственности перед обществом, живет только своими порывами и жаждой наслаждений, побудить другого к политическому шагу позитивного характера — это для меня загадка. С другой стороны, ни сама личность Валли, ни ее взгляды не настолько важны, чтобы мы тратили свою энергию, критикуя ее и борясь с ней. Это значило бы действительно стрелять из пушек по воробьям. В наши дни перед людьми стоят гораздо более серьезные задачи.