А когда я бываю в Цюрихе и выдается свободный вечер, я смотрю какой-нибудь хороший спектакль в городском театре, Шекспир — моя большая любовь, потом Ибсен, но, к сожалению, слишком часто ставят Стриндберга{22}, а его я терпеть не могу. Иногда я стараюсь постигнуть и новое направление в искусстве — «дадаизм»{23} — для чего хожу в кафе «Вольтер», где мне стараются объяснить эту жуть. А иногда посиживаю с товарищами на террасе «Baur au Lac» и наслаждаюсь пестротой впечатлений: озеро и горы, музыка и букеты огней, разноязычная болтовня и мундиры из всех стран Европы, большой свет, полусвет, торговцы оружием, шпионы, и среди всего этого — мы.
Правда, за последнее время у меня таких свободных вечеров не бывало, хотя я прожила без перерыва целых три недели в Цюрихе. Мы (для разнообразия, это уже не «Центр» и не редакция «Маяка», а некая группа, которая при случае помогает секретариату Интернационала молодежи{24}) были заняты по горло, так как уезжали тридцать русских социалистов;{25} они жили здесь долгие годы в изгнании, а после свержения царя, конечно, захотели вернуться на родину. Товарищ Платтен из швейцарской партии снесся по этому поводу сначала с английским и французским посольствами, чтобы получить для них разрешение на проезд. Англичане сразу же отказали. Для господина Ллойд-Джорджа даже «демократия» князя Львова и Керенского — бельмо на глазу, а про Черчилля совсем недавно было напечатано, что он уверенно ждет возвращения русской монархии. Социалисты из правительства в Париже были, правда, готовы помочь возвратиться в Россию социал-патриотам из окружения Плеханова, выступавшим за продолжение войны (те и вернулись), но грозились интернировать наших друзей, как «саботажников войны» (sic!), едва только они ступят на французскую землю. Тогда товарищ Платтен обратился к немцам, и те согласились пропустить в Швецию группу путешественников под его началом, без проверки паспортов и в запломбированном вагоне. Сцена отъезда, происходившая на цюрихском вокзале, была очень трогательной и живописной. Возвращавшиеся на родину путники явились, по обыкновению русских, с подушками, одеялами и узлами. Был тут и маленький мальчуган, он говорил только по-французски и то и дело восклицал: «Robert part pour sa patrie!»[37] На перроне было полным-полно друзей и соотечественников отъезжавших, и они даже в последнюю минуту бранились и заклинали путешественников отказаться от этой поездки из-за опасности ареста, а также из-за принципов социалистической морали, ибо те собираются пойти на некое соглашение с немецким генеральным штабом. Меня сначала тоже тревожили эти соображения. Но потом я услышала на маленьком прощальном празднестве в «Церингерхоф»{26}, что говорил по этому поводу один эмигрант. Я уже знала его в лицо, он привлек мое внимание в Центре по распространению социальной литературы: невысокий, с острой бородкой, с мощным лбом и лукавыми глазами философа. Его фамилия Ульянов-Ленин. Он не стал распространяться, а сказал приблизительно следующее:
— Нет смысла закрывать глаза, товарищи. Конечно, в данном случае мы и немецкий генеральный штаб — партнеры. Но бывают партнеры по торгу и партнеры по партии в шахматы. Только кажется, будто мы делаем что-то сообща, но у каждой стороны — своя цель. И важно только одно: кто кого?
Когда он после этого сел, кто-то крикнул:
— А как это понимать — кто кого?
— Кто кого разобьет наголову, товарищ, — ответил Ульянов и улыбнулся, но я не в силах описать этой улыбки, столько в ней было обезоруживающего превосходства. — А разве может быть сомнение в конечном исходе, если с одной стороны стоит революция, а с другой — прусский генеральный штаб? — Эти слова, как видите, произвели на меня такое сильное впечатление, что даже сейчас, через несколько недель, я постоянно их вспоминаю и восхищаюсь ими.
За дверью звонит телефон и напоминает, что у меня сегодня еще два заседания, а до этого надо забежать в Красный Крест и отдать Ван ден Хейвелю это письмо, — оно и без того уже получилось слишком длинное. Гораздо длиннее, чем письма, которые я пишу домой. Надеюсь, Вы оцените это по достоинству: и не только на словах, но и на деле!
Еще одно слово относительно Вашей баллады о поездке в городской железной дороге. Она произвела на меня сильное впечатление. Я и не предполагала, что Вы работаете и в этой области. Вам, наверное, будет приятно узнать, что Ваши стихи читались на первомайском празднике Союза молодежи в Кюснахте. Вы найдете краткое сообщение об этом в номере «Фольксрехт»{27}, который я вам одновременно высылаю. Но с моим запросом в партийное издательство мне не повезло. Товарищ, который им руководит, сказал мне, что последние книжки стихов не раскуплены, и поэтому об издании новых он пока и помышлять не может. С другими издательствами я, к сожалению, не связана, но все-таки постараюсь разузнать.