Она соскользнула с колен Франца Фердинанда, принесла себе еще стакан гренадина и опять предложила ему пригубить.
— Если хотите, Гарри, я вам тоже принесу. Без наценки. Я могу это устроить. Дело в том, что я веду бухгалтерские книги хозяина. А вниз прихожу, только когда требуется подсобить или у одной из постоянных барышень случается беда и ей надо уехать. Чего только не насмотришься… Если бы мои папа и мама знали! Они меня послали в торговую школу. Мне оставалось только сдать выпускные экзамены, а тут отец и мать сразу оба умирают, и мы, дети…
Паковский прервал ее с напускным отчаянием:
— Ай-яй-яй, ты тоже с этого начинаешь? Неужели вы не можете придумать что-нибудь новенькое? Вечно эта старая басня про сироту из благородной семьи, которая, чтобы прокормить малолетних братьев и сестер, вынуждена идти на улицу. У этой истории вот какая борода!
— Ах вы! — надулась Фифи. — Насмешничаете над бедной девушкой! — Она обвила шею Франца Фердинанда обеими руками. — Ты, Гарри, наверное, не такой циник, как твой друг? Ты поверишь мне, если я скажу, что знавала совсем другую жизнь? Мой отец был директором оптового магазина. У нас дома всегда держали горничных. А летом мы ездили в Аббацию на берег моря. Ведь ты веришь мне, Гарри? Дай честное слово!
Франц Фердинанд дал Фифи честное слово. Кроме того, он угостил ее рахат-лукумом — это была ее «мечта», и стоила она шесть крон порция. И когда Фифи высказала желание, чтобы Франц Фердинанд пошел к ней в комнату («В мою собственную комнату, пожалуйста»), он и на это, хоть зардевшись, но без всяких колебаний, согласился.
Паковский настойчиво предостерегал его против покупки второй порции столь дорогого лакомства (кроме того, оно было не подлинным рахат-лукумом, а «эрзацем»), но план удалиться в собственную комнату Фифи благословил. Почему Франц Фердинанд должен непременно остановить свой выбор на профессионалке?
— Только сначала договорись о цене, — пробормотал он Францу Фердинанду. — И пусть покажет тебе свою справку. Проверь, бывает ли она регулярно на медосмотре!
— Какая у него циничная манера! — пожаловалась Фифи, когда Франц Фердинанд с ее разрешения помогал ей снимать чулки. — Как это ты подружился с таким человеком? Я отлично слышала, что он тебе шептал на ухо. Вот низость! Как будто я нуждаюсь в том, чтобы ходить на медосмотр! А из-за расходов не волнуйся. Я же вижу, ты в первый раз, ну и получишь все задаром, из любви… Нет, Гарри, хоть я и бедная девчонка, но от тебя не приму ни геллера… Это исключено. А если уж ты непременно настаиваешь, то дай мне десять крон, но это в виде аванса за следующий раз, ладно?
Когда два дня спустя после возвращения в Будейовице, где их полк стоял гарнизоном, состоялся один из обычных периодических «трипперных осмотров», Франц Фердинанд попал в число тех, кто, вследствие несоблюдения предписанных мер предосторожности при половом общении, были на положении арестантов, отправлены в «слабосильную команду».
Паковский, чтобы утешить друга, напутствовал его следующим изречением: даже у злой мачехи бывают свои приятные стороны, и самое отвратительное невезение может обратиться в удачу, что неожиданно быстро и подтвердилось.
Под давлением союзников министр-председатель русского Временного правительства Керенский отдал приказ о наступлении. Особые избранные полки, еще не «зараженные» все усиливающейся большевистской пропагандой мира — среди них были и чехословацкие воинские подразделения, о которых по этому случаю впервые было упомянуто в русских военных сводках, а затем и в австрийской печати, — в «самоубийственном» рывке прорвали фронт австро-венгерской военной группировки, находившейся под командованием эрцгерцога Иосифа-Фердинанда. Началось контрнаступление. Чтобы продолжать его, спешно понадобились резервы, которые и были подтянуты из тыла. Будейовицкому гарнизону тоже пришлось послать один маршевый батальон. Его составили из тех частей, которые только что вернулись с маневров. Приказ о выступлении был дан так внезапно, что Паковскому удалось только на несколько минут забежать к Францу Фердинанду — попрощаться.
— Ну, sursum corda[43], извлеки свое сердце из штанов, как говаривали древние, — успокаивал Паковский друга, который был чрезвычайно потрясен, — у тебя все основания бодро взирать на жизнь. На тебе еще раз можно убедиться, что любовь — небесная сила. Я очень жалею, что тоже не переспал с этой Фифи. Тогда я мог бы, как и ты, сражаться теперь с гонококками, а не с русскими. Но, ради господа, не строй ты такой похоронной рожи! Я еще не внесен ни в один список погибших. Ты же знаешь, я всегда считал, что война — не занятие для людей разумных. А я имею нескромность причислять себя к ним. Ergo[44], там, где стреляют, — мне делать нечего. Нет, уж пусть господа из верховного командования проигрывают свою войну без Винци Паковского. До свидания!