— А чем вы объясните ваше присутствие среди буйствующей толпы, господин… как ваша фамилия?
— Ранкль. Профессор доктор Фридрих Ранкль, областной руководитель Югендвера. Мое присутствие здесь объясняется исключительно стремлением сдерживать возбужденные народные массы. В том же смысле я, посовещавшись предварительно с господином окружным начальником, выступил сегодня по случаю официального празднования дня рождения его императорского величества… Что вы сказали?.. Ну конечно, я прекрасно понимаю, что это ваша обязанность — выяснить, какую роль я здесь играю. На вашем месте я бы так же поступил. Нет, благодарю вас, господин лейтенант, я курю только сигары. Значит, я вам больше не нужен? Тогда я удалюсь. Мое почтение, господин лейтенант. Мне было очень приятно…
Ах, какое блаженное чувство — это постепенное ослабление тревоги, медленно нарастающее сознание, что ты обязан спасению из угрожающих тисков только собственному присутствию духа!
Ах, и еще блаженнее воспоминание о пьянящем счастье той минуты, когда во главе неисчислимой, следующей за тобой толпы шествуешь навстречу своей славной судьбе.
IX
На фронтах Фландрии, на Изонцо и на Волыни летние наступления затухали. В тылу, после сбора нового урожая мука стала чуть белее и хлебный паек, который сократили еще в апреле, снова был увеличен до прежнего размера. На венской бирже произошел короткий спад курса акций военных заводов, он был вызван упорными слухами о том, что император Карл прощупывает почву для заключения мира, а наблюдательный совет австрийского Ллойда{41} довел до сведения правительства, что следует потребовать уступки колоний и судов в качестве военных репараций. Институт имени императора Вильгельма премировал некое исследование о продлевающих жизнь определенных гормоновых препаратах, а в пражском императорском саду, впервые после 1913 года, состоялся благотворительный раут с конкурсом дам на лучшие штрудели.
А вообще война продолжала катиться дальше: медленно, неотступно, неумолимо, как поток лавы. И, подобно текущей лаве, поглощала она всякую жизнь на своем пути, оставляя позади себя только шлак, пепелища, могилы.
Осень стояла солнечная, полная зрелой мягкости; даже по ночам не бывало холодов.
— Подлая погода! — заявил капрал санитарной службы, когда Франц Фердинанд явился к нему на укол — это был последний. — Прямо свинская погода! Если скоро не начнутся дожди или заморозки, эти господа в верхах непременно придумают какое-нибудь большое наступление, или прорыв фронта, или еще что-нибудь в этом роде. И тогда все узнают, почем фунт лиха, и мы тоже. Я нутром это чувствую.
Он пнул ногой эмалированную плевательницу и плюнул в нее, пока она еще скользила по полу. Затем бросил погнутый шприц в ящик с инструментами; сменил свой когда-то бывший белым полотняный халат на едва ли намного более чистую, но «шикарно» сшитую гимнастерку и предложил Францу Фердинанду насладиться жизнью — пойти посмотреть панораму великого полководца принца Евгения Савойского, которая совершает турне по чешским землям и теперь приехала в Будейовице. Конечно, при условии, что Францу Фердинанду этого хочется и что он одолжит капралу деньги за вход.
Деньги Франц Фердинанд мог дать; он как раз получил из дому посылку с починенным бельем, последней книжной новинкой — военным романом Вальтера Блома{42}, и двадцатью кронами. Что же касается желания пойти посмотреть панораму, то ему и хотелось, и не хотелось, как ему вообще было неясно, чувствует ли он себя счастливым или нет и чего он, собственно, ждет от жизни — все еще ждет, даже теперь, когда он уже познал любовь и научился ценить ее по заслугам. Но действительно ли он познал ее? А что, если любовь вообще только мечта, глупая мальчишеская иллюзия? Ну хватит, к чему все эти рассуждения и мудрствования. Он уговорился встретиться с санитаром в половине шестого перед балаганом с панорамой.
Однако когда он туда пришел в условленный час, капрала не оказалось. Франц постоял некоторое время перед входом, не зная, куда себя деть. Начала собираться публика — преимущественно жадные до зрелищ солдаты, продавщицы из магазинов, соломенные вдовы военного времени, и наконец Франц Фердинанд вместе с довольно большой группой желающих вошел внутрь.
Послушно следовал он указаниям красных стрелок, которые повели его мимо восковых фигур различных знаменитостей, картин сражений и всяких уродов в спирту к маленькой сцене, на которой, как гласила ярко размалеванная афиша, каждые четверть часа показывали сцены из жизни людей и богов.