— Достаточно, если бы не одно обстоятельство. А именно, ваше… — как вы изволили выразиться? — ваша «попытка вернуться домой». Ведь постепенно стало известно, что всех, кто переходит фронт в качестве «возвращающихся домой», сейчас же опять суют в армию. Или вы будете утверждать, что вам ничего об этом не известно?
— Нет, конечно, не буду. Но если получишь отпуск, как возвратившийся из плена, то ведь можно вернуться в полк, а можно и нет. В конце концов есть в лесах зеленые{47}.
— Это надо понимать так, что у вас было намерение дезертировать к зеленым?
— Совершенно верно. Клейнхампель и я, мы прежде всего потому собрались домой, что хотели присутствовать при том, как Австрии будет крышка. Вернее говоря, мы хотели этому чуточку помочь. Теперь я, конечно, не могу доказать…
— Стоп! Не говорите этого! Свои антиавстрийские настроения, свою добрую волю и желание участвовать в поражении Австрии вы можете доказать очень просто. Конечно, если вы этого в самом деле хотите.
— Я не понимаю…
— Не спешите, сейчас поймете…
Однако вместо того, чтобы продолжать, младший лейтенант вынул из серебряного портсигара вторую сигарету, стал разминать ее и, казалось, целиком ушел в это занятие. Но Йозеф Прокоп чувствовал, что он не спускает с него своих водянисто-зеленых глаз, хотя и прячет их под опущенными веками. Наконец офицер соблаговолил продолжить.
— Видите ли, — сказал он и выпустил в воздух целую серию колец дыма. — Я мог бы, повторяю, предать вас военно-полевому суду. Мог бы. Не исключено, что я так и сделаю. Это зависит только от вас самих. А уж как решит военный суд в вашем деле — пойман в штатской одежде при попытке перейти через линию фронта; сопровождающие удрали на ту сторону, чтобы черт знает что там делать или передавать, — ну, мне все это нечего вам долго растолковывать, не правда ли? — Он опять сделал тот же небрежный жест, поднеся руку к шее. — Но мы не какие-нибудь изверги, тем более что речь идет о соотечественнике, чехе, который утверждает, что сочувствует нашему национально-революционному делу. Ведь так, или?..
— Так, само собой.
— Ну вот! Для такого человека существует очень простая возможность не только избежать военно-полевого суда, но и полностью восстановить свою репутацию… Сообразили уже, в чем дело? Еще нет? Слушайте, ну и тугодум же вы! Где, по-вашему, вы сейчас находитесь?
— Я полагаю… в канцелярии штаба.
— Вздор! В каком войске, хотел бы я знать?
— В легионах.
— Верно. В чехословацких легионах{48}, заграничной армии нашего будущего независимого государства. Пока — мы только армия добровольцев. Но через очень короткое время мы получим право обязательной мобилизации всех чехов и словаков, находящихся на территории союзников. В конце концов это будет в их же интересах, и на этот счет профессор… — Младший лейтенант поглядел вверх на второй портрет, и Прокоп вдруг догадался, что человек с острой бородкой — профессор Масарик, президент Чехословацкого национального совета{49} на Западе. — Да, на этот счет профессор с государственными деятелями в Лондоне, Париже и Вашингтоне уж сговорится. Но это к делу не относится!.. Пока мы еще добровольческое войско. И здесь для вас есть шанс, господин Прокоп, вы еще ничего не чуете?
— Я должен вступить в легионы?
— А что же еще?
— Но… Я не знаю… мне следовало бы…
— Хватит! — Он не крикнул, он это прошипел, скривив рот, который перестал теперь быть похожим на сердечко, а скорее напоминал пасть пресмыкающегося. — Довольно трепать языком! Да что вы о себе воображаете? Одно слово и… Что говорить! — Лицо офицера разгладилось так же внезапно, как оно исказилось. И он продолжал своим обычным тоном: — Так вот, Прокоп, не зевайте! Насколько я понимаю, вы хотите вступить в легионы. В том случае, если ваше заявление о приеме пойдет по инстанциям — а заявление вы, само собой, должны подать, — я пока воздержусь от передачи дела в суд и переведу вас в наш распределительный лагерь, а пока что даже — в лазарет. Сейчас вы вернетесь под арест, там вы все еще раз спокойно обдумаете. Подачу заявления можно отложить до завтрашнего утра. — Он снял трубку полевого телефона, заговорил в нее: — Алло! Дежурный? Говорит Чепечек. Мне пленный больше не нужен. Отведите его обратно, в помещение для арестованных. Да, сейчас… Нет, так же, как до сих пор… Да, вот еще что. Он просил перо и бумагу, пусть дадут… Спасибо, все.