— Сервус, дядюшка! Все-таки встретились! Как поживает все достойное семейство?
Мунк, которому вошедший вслед за Гелузичем шофер помогал натянуть пальто, заметил:
— Вы, господа, видно, друг друга хорошо знаете? Значит, я вам тем более не нужен.
— Еще бы не знать! — загремел Гелузич. — Разве вам неизвестно, что я был помолвлен с его племянницей… Валли Рейтер, вы наверняка знавали ее деда, очаровательный сердцеед… А что разошлись — никто не виноват. Не могут дружно идти в одной упряжке липпицанский рысак{54} и арабский скакун. Может быть, и я виноват. И я же сам, осел, послал к ней этого Каретту, за которого она теперь вышла… Ах, так, вам пора, господин Мунк? Что я хотел сказать: да, последите, чтобы нам выдали кукурузу, о которой я вам вчера… Ну и что же? Из-за чуточки керосина, которым ее полили румыны? Но послушайте, ведь мы же не будем ее есть, мы ее купим. И как понимать — «несъедобна»? Во время войны такого слова не существует. Особенно, когда урожай так плох… Ну, мы еще поговорим. Я потом за вами заеду, ладно? В три?.. Хорошо.
Когда Мунк ушел, Гелузич уселся против Ранкля верхом на стуле и обхватил руками его спинку. «У него какой-то театрально-удалой вид, — решил Ранкль. — Точно хорист, который в «Кармен» исполняет роль кавалериста. Не хватает только, чтобы он запел: «Мы из полка Алькалы…»
Но Гелузич не запел, а спросил:
— Ну, что слышно о ней?
— О ком?
— Да о Валли. Никаких новых романов?.. Нет? Не могу поверить.
Гелузич пошарил в карманах своего жакета, но когда вынул руки, они были пусты.
— Может быть, у вас найдется сигарета?.. Нет, спасибо! Вы уж извините, но этот сорт не для сына моего отца… Поищите, пожалуйста, вон там, на столе! Да, в лакированной шкатулке… Благодарю вас, курите и вы! — Он закурил сигарету от зажигалки в виде сердца и поднес огонь Ранклю. — Значит, насчет Валли никаких новостей нет. А насчет другого enfant terrible?
— Вы имеете в виду Адриенну?
— Нет. Как это вам пришло в голову?.. Впрочем, вы правы, младшая была тоже белой вороной. Она еще продолжает возиться со своими друзьями-радикалами?
Ранкля раздражал этот столь интимный разговор с Гелузичем о семейных делах. С другой стороны, он твердил себе, что именно эта интимность, хоть она и неприятна, все же поможет ему при улаживании денежных дел. Чтобы скрыть свою неуверенность, он неторопливо высморкался и заявил:
— Я не в курсе знакомств Адриенны. Но полагаю, что изменилось немногое. Она все еще за границей, в Швейцарии.
— Да? Ну, в ней всегда было что-то от синего чулка. Нигилизм, социальная революция… смешно, до каких идей может дойти женщина, если не попадет в руки тому мужчине, который ей нужен. А так ведь — она недурна. Но я хотел бы спросить о другой: о старой ведьме — прошу прощения! — о фрау фон Трейенфельс. Что поделывает эта прелестная дама? Правда, будто она на старости лет воспылала страстью к мужчинам и собирается снова выйти замуж?
— Об этих вещах я предпочел бы… не говорить, именно по той причине, что мои собственные отношения с фрау фон Врбата не из лучших… словом, мне… нет, я не хочу распространяться…
— Как? Почему? Не понимаю. Ведь вы вовсе не так чувствительны. Но если вы не хотите… — Гелузич щелкнул пальцами. Он молча сделал несколько затяжек, небрежно роняя пепел на бриджи. При виде этого Ранкля всего передернуло — в душе, разумеется. Внешне он изо всех сил старался сдерживаться. Однако Гелузич все же заметил.
— Оскорбляет ваше эстетическое чувство? Да? — спросил он, указывая на пепел.
Ранкль колебался — ответить ли ему на слова Гелузича кисло или сладко; избрал последнее и заявил с самым добродушным смехом:
— Я ведь люблю порядок во всем — и в большом и в малом.
— А я только в большом, — сказал Гелузич, — и только там, где это совершенно необходимо… в отношении моих собственных дел, конечно. Если же речь идет о делах других, я — воплощение порядка. В связи с этим я вспомнил, что мы должны еще кое-что выяснить. Самое лучшее сделать это сейчас же — кратко и безболезненно.
— Само собой, пожалуйста! — Ранкль взялся за ручки кресла и, не вставая, придвинулся к своему собеседнику. Предупредительно наклонившись вперед, ожидал он дальнейших сообщений Гелузича. Но тот, казалось, глубоко задумался. Он сидел ссутулившись и перебирал пальцами длинные пряди своей густой иссиня-черной бороды. Наконец Ранкль не выдержал и, чтобы только нарушить молчание, сказал:
— Значит, вы компаньон господина Мунка. Интересно…
Гелузич поднял голову, закурил от окурка новую сигарету, потушив окурок о спинку кресла.