— А если бы этой художницей оказалась я?
— Слава богу, ты не занимаешься живописью.
— А если бы занималась: тогда ты на мне и не женился бы?
— Corpo![57] Ты не художница, и баста.
— Поэтому я и говорю: если бы я была…
— Валли! Прошу тебя! Ты ведешь себя, как непослушный ребенок. Или еще хуже. Честное слово, хуже!
— Извини, пожалуйста: а почему? Меня этот вопрос интересует, поэтому я его и задаю. И мне совершенно непонятно, отчего ты не можешь просто на него ответить. Я спрашиваю еще раз: женился бы ты на мне, если бы я была художницей?
— Скажи, ты решила во что бы то ни стало свести меня с ума своими капризами?
— Я не вижу — какие…
Каретта уже не мог сдержаться:
— Ну, чтобы ты наконец оставила меня в покое: нет, не женился бы. — Он снова покачал головой, как бы порицая свою вспышку, и добавил с несколько напускным спокойствием и легкостью: — Но ведь тогда ты была бы не ты.
Валли не обратила внимания на его последние слова. С деловитым удовлетворением она констатировала:
— Отлично. Ты бы не женился на мне. Видишь ли, мне это и хотелось знать, и ты мог бы сказать сразу. — В ее зеленых глазах вспыхнул озорной огонек: — А что, если бы я теперь начала заниматься живописью?
Он не изменил позы, выражавшей спокойное превосходство.
— Для этого требуется больше усидчивости, чем есть у тебя.
— Возможно. А что, если я все же попробую? Ты мне поможешь?
— Уволь, дитя мое. Что же, прикажешь давать тебе уроки живописи? Право, есть занятия, более приятные для нас обоих. Да и кроме того… — он лукаво подмигнул ей, — кроме того, я знаю, что ты от моей манеры не в таком уж большом восторге. Ты же постоянно повторяешь, что она слишком академична.
— Это ты неплохую отговорку придумал! Хорошо! Я отказываюсь от твоих уроков, но в объяснениях ты же мне не откажешь?
— В объяснениях? — Каретта вложил в свой тон как можно больше недоверия и холодности. — Что ты еще придумала?
— Да ничего, — невинным голосом отозвалась Валли и опять стала качаться. — Я просто хотела узнать, как пишут ту часть своего тела, которую видят.
Каретта снова чуть не вспылил, но вовремя прикусил язык.
— Если ты намерена писать автопортрет, — заявил он с отеческой назидательностью, — следует рисовать перед зеркалом, это же ясно.
— Ах, брось! Ты меня не понимаешь или не желаешь понять. Что смотрят в зеркало и копируют свое отражение, это я и без тебя знаю. Меня интересует совсем другое. Я уже сказала: как рисуют ту часть своего тела, которую видят. Ну, например, я вижу свои ноги, укороченные, конечно, потом корпус, локти и руки, а от лица большую часть носа, губы, если их выпятишь, и даже ресницы, разумеется, с внутренней стороны… — При этом она скосила глаза и вытянула губы.
Каретта потерял самообладание.
— Перестань косить глаза и ломаться! — зашипел он на нее.
На Валли напал смех.
А Каретту ее смех раздражил еще больше. Он повысил голос:
— Валли, не забудь, мы здесь не одни. Своим поведением ты просто себя компрометируешь. Что подумают люди?
— Ах, люди, чепуха… — с трудом проговорила она, все еще сотрясаясь от хохота. — Им, наверное, ты кажешься гораздо смешнее, чем я. Эта зверская серьезность. Ты представить себе не можешь, Бруно, какой ты смешной. Просто неописуемо смешной!
Каретта не ответил, как она ожидала, новым взрывом. На его оливковом лице, еще потемневшем от гнева, появились белесые пятна. Из-под вздернутой верхней губы снова выступил кошачий оскал. В нем было что-то по-настоящему угрожающее. Валли уставилась на него, как зачарованная, широко раскрыв глаза, полуиспуганная и еще смеющаяся, но муж не обратил на это никакого внимания.
— Ecco[58], — выдавил он сквозь зубы, — моя серьезность тебя не устраивает. Кажется комичной. Я не удивлен. Ничуть. Ведь ты же ни к чему не способна отнестись серьезно. Ни к чему и ни к кому. Даже к себе самой. Естественно! Для этого нужно то, чего в тебе нет, смелость и… а, ничего! — Он вытащил носовой платок и вытер лоб.
Валли пожала плечами. «Что за комедия!» — подумала она, но на сердце у нее было неспокойно. И хотя она мысленно повторяла «какой teatro magnifico»[59], она уже поняла: то, что он сказал, не имело ничего общего с театром; только в том, как он говорил, только в этом была театральность. Щеки ее вспыхнули. Ей показалось, будто Каретта проник в самые сокровенные уголки ее души и выхватил оттуда все, чего она сама не хотела видеть: ощущение пустоты, никчемности, страха и презрение к себе. И ей вдруг стало ясно, что именно так тревожило ее в картине «Взгляд через плечо». Картина обнаруживала в ней такие чувства и черты характера, от которых Валли хотела отречься, старалась навсегда позабыть о них, а он их выследил, вынюхал!