Они шли под гору, через смешанный лес, у большинства деревьев кроны были растерзаны. Проселок, по которому они двигались, был запущен, полон ям. Отряд растянулся. За крутым поворотом дороги зияли гигантские воронки, через которые были переброшены временные мостики из древесных стволов.
Фельзенхерц, который шел в ряду одним из последних, повернулся к идущим за ним — это были Франц Фердинанд и Шакерт.
— Это что — от снарядов? — осведомился он.
— А от чего же еще? — ответил со злой усмешкой Шакерт. — Тяжелый калибр! Двести десять, не меньше. Уж если тебя накроет, можешь сказать: «прости-прощай»… Вот тут была раньше наша батарея. От нее ничего не осталось. Один фарш!
Францу Фердинанду, несмотря на густевшие сумерки, показалось, что он видит, как Фельзенхерц побледнел, и Франц сказал:
— Это еще давнишние попадания. С пятнадцатого года. Итальянцы втащили тогда корабельные орудия на хребет Мизурина. Высота — тысяча пятьсот метров. Готовили наступление, из которого ничего не получилось. Потом, говорят, они спихнули пушки в пропасть, оттого что стволы пришли в негодность и везти их обратно не было расчета.
Шакерт рассердился:
— Чего ты парня успокаиваешь! Пусть хорошенько попривыкнет к мысли, что на войне льется кровь, да еще как! Ага, уже началось!
Они достигли лесной опушки и долины. Сквозь низкий ивняк тусклым оловом поблескивало озеро. На берегу высилось несколько почерневших руин — бывшие отели и виллы. По ту сторону склон круто поднимался к голому кряжу, над которым висело в данный момент несколько осветительных ракет, разливая призрачный синевато-белый свет. Из-за кряжа доносилась глуховатая трескотня выстрелов, которую то и дело рассекал грохот разрывов.
— Да, там, наверху, на гребне Колетта залег наш батальон, — ответил Франц Фердинанд на немой вопрос Фельзенхерца, — и, вероятно, на ничейной земле патрули наскочили друг на друга.
Через несколько секунд наступила тишина. Осветительные ракеты рассыпались, и сумрак стал еще гуще. Заблудовский, который оставил солдат на опушке и один ушел вперед, посвистел им.
Он ждал их возле развалин, под которыми в подвале был установлен полевой телефон.
— Какие-нибудь новости, господин капрал? — спросил Шакерт.
— Ничего. — Заблудовский ответил с неохотой, раздраженно. Однако потом снизошел до пояснения: — Итальяшки сегодня еще не стреляли. — Он встал во главе отряда и решительно зашагал вперед.
— Хороший подарочек, — пробурчал Шакерт. — Значит, мы еще можем получить на голову вечернюю порцию снарядов.
— Не обязательно же им каждый вечер давать несколько залпов, — вставил Франц Фердинанд.
— Подожди! Не видишь, что ли, какой темп у Заблуды?
Они пересекли долину и снова начали подниматься. Их обступил смешанный лес, но скоро кончился. Идти становилось все труднее, дорога вела то по осыпям камней, то по узким карнизам скал.
— Если сюда грохнет, — рассуждал Шакерт, — он может в тебя даже и не попасть, а тебе все равно крышка. Камнями стукнет или…
Никто не реагировал на эти слова. Все внимание новичков было поглощено подъемом. Все запыхались. Но то и дело доносился неумолимый голос Заблудовского:
— Держать расстояние в три шага! Не отставать!
Франц Фердинанд видел, что шедшему теперь уже за ним Фельзенхерцу становилось все трудней и трудней тащить на себе, помимо вещмешка, винтовки и лопаты, еще и тюк с перевязочными материалами. Наконец Франц Фердинанд остановился, дал юноше догнать себя и предложил понести тюк.
— Давай сюда! И шагай впереди!.. Сумку с хлебом тоже можешь мне отдать. Ну, живо!
Фельзенхерц смущенно улыбнулся:
— Если ты непременно хочешь… Дело в том, что я из госпиталя. Семь недель пролежал. Что-то вроде дизентерии… От этого становишься слаб, как муха… Половину пути-то мы прошли?
Франц Фердинанд подтвердил. Но самая крутая часть была еще впереди. Выдержит ли Фельзенхерц? Во всяком случае, ему надо дать сначала передохнуть.
Он удивлялся самому себе. Откуда эта забота о совершенно незнакомом и даже не очень симпатичном мальчишке? Может быть, потому, что в Фельзенхерце он узнавал самого себя? Самого себя, свою собственную незадачливую судьбу, собственную неутоленную тоску о защите, поддержке и тепле.
Когда бы Франц Фердинанд о себе ни задумывался, он испытывал какое-то смятение и желание как можно скорее эти мысли прогнать. Так же было и сейчас. Он грубо накричал на Фельзенхерца, не понимавшего, почему Франц Фердинанд сердится.