— Нет. Ну-ка собирайся!
Обстрел словно затих, но лишь на мгновение. Затем грохот возобновился с удвоенной силой. Сквозь сернисто-желтое облако посыпались обломки соснового ствола. При свете одного из взрывов стала видна маленькая впадина у скалы. Фельзенхерца в ней не было. Франц Фердинанд почувствовал, как сердце у него замерло. Как же так?.. Что-то ударилось о его фляжку, упало на землю. Франц Фердинанд схватил это что-то и обжег себе пальцы о раскаленный осколок стали. Из ямы, в которой сидел бородатый, донесся протяжный хриплый стон, затем нечеловеческий крик. Удар, и крик оборвался. Так вот как это бывает… ах, только не думать… значит, так, но если это случится с тобой самим… даже не пожил еще как следует… хотя тот случай с Фифи, может быть, это и было то самое?..
Что-то чернее ночного неба понеслось вниз, земля встала дыбом, застучала о стальной шлем. Значит, так…
Сознание исчезло.
VII
— Вероятно, отскочившим камнем… — Голос был тонкий, бесцветный, странно глухой. Францу Фердинанду казалось, будто этот голос проникает к нему сквозь плюшевые портьеры, толстые плюшевые портьеры с турецкими кистями, как у отца в кабинете. Слова он понимал только наполовину, остальное приходилось угадывать…
— Мог быть и осколок снаряда… такой, который уже потерял свою силу… шлем только вдавлен… посмотри-ка.
Другой голос, тоже тонкий и глухой, осведомился:
— Значит, ранения нет?
— Нет, по крайней мере, наружного, — ответил первый, звучавший теперь яснее и громче, как будто занавеси слегка раздвинули. Голос принадлежал кому-то знакомому, хотя в данную минуту Франц Фердинанд не мог вспомнить, кто же это. Впрочем, откуда здесь взяться турецким портьерам? Они же уложены и пересыпаны камфарой… и потом — где это «здесь»? Надо хоть оглядеться… надо бы… если бы веки не были такими тяжелыми… прямо как припаянные…
Снова послышался второй голос. Теперь и он показался Францу Фердинанду знакомым.
— А что с ним, по-твоему?
— Может быть, самый обыкновенный обморок. А возможно, и сотрясение мозга…
Кажется, это… но это же Шакерт… или не он?
— А иногда этого вполне хватает, чтобы загнуться.
Конечно, Шакерт! И он находится где-то совсем близко, чуть повыше левой руки. Как глупо, что веки… но теперь, кажется… да, я в силах их поднять…
Франц Фердинанд посмотрел сквозь опущенные ресницы. Голова у него была пустая. Органы чувств реагировали вяло. Понадобилось некоторое время, пока он уяснил себе, что видит и ощущает.
Вон откос, над ним небо, и по нему разлит тусклый рассвет. Уже не ночь, но еще и не день. Пахнет гарью, паленым. По склону проносится прохладный ветер. На ветру что-то гнется. Это тонкая деревянная щепка. Щепка торчит на вертикальной балясине только что поставленного могильного креста.
Второй голос воскликнул:
— Он приходит в себя! — Голос принадлежал, конечно, тому молоденькому прыщавому солдату, у него еще такая чудная фамилия, вроде… вроде…
— Факт! — подтвердил Шакерт как раз в ту минуту, когда у Франца Фердинанда фамилия юноши уже на языке вертелась. Фамилия снова исчезла. — Факт!
Резкий свет карманного фонарика кольнул Франца Фердинанда прямо в лицо. Он поднял руку, чтобы прикрыть глаза, но с болезненным стоном снова уронил: он коснулся огромной шишки над левым виском, о существовании которой не знал.
— Да, там у тебя здоровенная слива, — заметил Шакерт с каким-то жестяным хохотком, — но если все остальное в порядке, то ты счастливо отделался.
— В самом деле, повезло, — сказал Фельзенхерц, — мы все решили, что тебе крышка. Так близко от тебя попало… Вот сюда! Пить хочешь? — Он отвернул крышку от своей фляги и поднес ее к губам Франца Фердинанда.
В нос ударил аромат чая с ромом. Франц Фердинанд чихнул. От сотрясения стало больно; но боль быстро притупилась, исчезла. Туман в голове постепенно рассеивался. Франц Фердинанд взял фляжку обеими руками и жадно стал пить.
— Осторожно! — остановил его Шакерт. — Слишком много — вредно, да и другим тоже захочется хлебнуть.
— Пусть его! Дай ему лучше покурить! — возразил Фельзенхерц.
— А ему совсем и не хочется, верно? — обратился Шакерт к Францу Фердинанду.
— Конечно, хочу, — отозвался тот, и разочарованному Шакерту ничего не оставалось, как вытащить сигарету.
Он разломил ее на две неравные части, большую опять спрятал, а меньшую протянул Францу Фердинанду:
— На!.. Но уж если ты куришь, можешь попробовать и встать.
Однако у Фельзенхерца были на этот счет сомнения: