— Я не знаю, может, ему еще немного…
Франц Фердинанд перебил его:
— Нет, я уже чувствую себя вполне хорошо. Лежать не имеет никакого смысла.
— Правильно, — подтвердил Шакерт. — Нам больше нельзя терять времени, не то рассветет, и мы еще получим угощение, когда будем переваливать через кряж… Подожди, я помогу тебе встать на ноги. А ты, — обратился он к Фельзенхерцу, — тоже возьми его под руку. Та-ак.
— Ладно. — Франц Фердинанд освободился от них, сделал несколько шагов. Правда, в ногах было щекочущее ощущение слабости, как будто он долго болел, но он убедился, что в силах идти.
— Ничего. Только возьмите у меня мешок.
— Ну, тогда двинемся, — решил Шакерт.
Он засвистел в сигнальный свисток.
Франц Фердинанд насторожился. Эта особенная трель при свисте?..
Шакерт угадал его безмолвный вопрос:
— Верно. Это свисток Заблуды.
— А… он?
Коротким кивком Шакерт указал на крест.
— В него попало. Мы похоронили его вместе с нашим вторым убитым, Бантовьаком. Знаешь, тот длинный бородач. Осталось от них немного… Эй, в чем дело? Ты же не… — Он подхватил Франца Фердинанда.
Но Франц Фердинанд уже справился с легким головокружением, которое началось у него от слов Шакерта, и возразил:
— Спасибо, не надо! А чего мы еще ждем?
— Ну, тогда… — Шакерт взял у него винтовку, перекинул через плечо и кивнул двум новичкам: — Прихватите его вещи!.. За мной!
Светало быстро. Пучки мха и кусты обрели цвет. Небо над кряжем запылало. Шакерт поторапливал:
— Нас наверху будет видно совершенно ясно. Прямо готовые мишени. Довольно итальяшкам расстрелять пол пулеметной ленты из тяжелого пулемета, и мы все ткнемся носом в землю.
Но они благополучно перевалили и спустились во вторую линию окопов их батальона, тянувшихся чуть пониже гребня.
Пока Шакерт отправился докладывать фельдфебелю, Франц Фердинанд отыскал санитарный блиндаж, чтобы с помощью своего ушиба выбить увольнительную хоть на один день.
По пути он услышал, как солдаты пулеметной роты, чистившие разобранное оружие, обсуждают события этой ночи.
— А я на что хочешь поспорю, что наши часовые спали…
— Очень возможно. Хотя при таком тумане…
— Да разве это туман? Какие-нибудь полчаса.
— Как раз достаточно для штурмового отряда. Им же ничего не приходилось тащить. У них были только пистолеты, кинжалы да ручные гранаты.
— Да, мальчики, видно, там было дело! Мне один рассказывал. Прапор из второй захотел до ветру, вышел из блиндажа, а перед ним двое итальяшек с оружием наготове.
— И что же прапорщик?
— Не знаю. Я дальше не расспрашивал.
— На тебя похоже. А что ты бы сделал, а? Небось руки вверх поднял бы, да?
— Может быть, и это было бы вовсе не глупо. Те, кто вчера так сделал, теперь посмеиваются. Для них война кончена. А в итальянских лагерях, я слышал, дают макароны из белой муки. Сколько слопаешь…
— Это что за разговоры! Вы что хотите…
— Взгляните на этого парня! Воображает, что может… Звездочку нацепил… А ну катись отсюда! Не то… Такая падаль!
— Сколько народу взяли в плен?
— Наших?
— Ясно. Кого же еще?
— Ну, итальянцев. Они сцапали наших семерых, а мы — ихних двоих.
— Мы тоже взяли? Я думал, они после атаки сейчас же вернулись на свои позиции.
— Да, кроме двоих. Эти прикрывали отступление, а потом попали под собственный заградительный огонь, и их ранило.
— Я всегда говорил, уж эти артиллеристы…
В санитарном блиндаже едко пахло карболкой, чадом и подгоревшим говяжьим жиром. Перед печуркой стоял ефрейтор и помешивал футляром от градусника в ржавой консервной банке, в которой что-то кипело. В глубине землянки на столе сидел батальонный врач, студент-медик, признававший только три лекарства: аспирин, йод и клизму, и стриг себе ногти на искривленных красных пальцах ног.
— Поди сюда! — Он бегло взглянул на шишку Франца Фердинанда и вернулся к своему занятию. — Йод! Что ты сказал? Обморок? От этой вот штуки?.. Ну, ладно, ефрейтор, дайте ему еще порошок аспирина!.. Освободить от службы? Смешно! Да ведь твоя рота в резерве… Направо кругом! Можешь идти!
На обратном пути Францу Фердинанду пришлось на повороте окопа посторониться, чтобы пропустить идущую ему навстречу группу — тех двух пленных итальянцев и их охрану — толстого рябого солдата из второй роты. У итальянцев в заскорузлых от грязи и разодранных мундирах был жалкий вид. Оба хромали. У одного была перевязана голова, у другого висела на перевязи левая рука.