— Эй, стой! Alto![60] — крикнул конвоир пленным, завидев Франца Фердинанда, и приветствовал его словами: — Здорово, старина!
Они были немного знакомы. Толстяк, по профессии кельнер, служил до войны в кафе на Малой Стра́не, что, в его глазах, делало их с Францем Фердинандом «земляками».
— Курнуть дашь? Нет, даже земляку? Вот досада! А я было подумал… да, со вчерашнего дня мне ужасно не везет.
И он подробно стал распространяться о своих незадачах. Во время ночной перестрелки у него пропал вещмешок, а в мешке были три пачки табака и пакетик сахара, а теперь еще, вместо того чтобы выспаться, приходится вести пленных к бригадному командованию и при этом лишиться горячего.
— Уж если кто сыт по горло конвоированием пленных, милый мой, так это я. И даже ничего для обмена нет у этих парней. И немы они, как рыбы.
— Ну, в их положении ты тоже едва ли пустился бы в разговоры. — Франц Фердинанд сказал это без всякой задней мысли. Тем более поразило его действие его слов.
Один из двух итальянцев, тот, у которого рука была на перевязи, поднял голову и с удивлением посмотрел на Франца Фердинанда. Глаза пленного, немного косо поставленные под широким лбом, на который падали свалявшиеся белокурые волосы, просияли. Он открыл было рот, желая заговорить, но в нерешительности удержался и здоровой рукой как бы стер с лица гримасу узнавания и вообще всякое удивление.
Все это произошло так быстро, что Франц Фердинанд даже подумал, что ему почудилось. А проверить свои наблюдения уже не было времени. Часовой шумно сплюнул и сделал пленным знак, что остановке конец.
— Avanti! Avanti![61]
Франц Фердинанд отсутствующим взглядом смотрел вслед уходившим. Эти косо поставленные глаза… растрепанные светлые волосы… правда, форма альпийских стрелков… и все-таки… какое сходство! Именно так выглядел один молодой человек из социалистического кружка Адриенны… но это же абсурд… хотя пленный ведь понял сказанное по-немецки…
— Ранкль! Алло, Ранкль! — Его звал Шакерт. — Что с тобой? Заснул, что ли? Или тебя санитары напоили? Ты видел итальяшек?
— Да, — отозвался Франц Фердинанд все еще с отсутствующим видом. — В том-то и дело. Представь себе… — И он рассказал Шакерту о своих предположениях. При этом ему вспомнилась и фамилия того парня из социалистического кружка Адриенны: — Каливода! Их было два брата. Старший работал у моего деда в типографии. А что делал младший — уже не помню, но так и вижу его перед собой, и если бы я не знал, что этот пленный — итальянец…
— А почему ты знаешь, что он — итальяшка? — взволнованно прервал его Шакерт. — Слушай, Ранкль, а я говорю тебе, что он и есть твой Каливода… Это определенно чех. Денщик обер-лейтенанта недавно рассказывал мне, что в его присутствии офицеры говорили о чехословацких легионах… и будто бы они находятся где-то здесь, совсем близко… Послушай-ка, — продолжал Шакерт, все более волнуясь, — ты обязан сейчас же об этом доложить. Сейчас же! Это очень важное обстоятельство. Такие дела доходят до командующего армией… Господи боже мой, ну и везучий же ты парень, Ранкль, даю голову на отсечение, что тебя за это повысят. Что…о? Мне показалось… Почему у тебя такое странное лицо?
И действительно, на лице Франца Фердинанда отнюдь не было написано ни согласия, ни тем более радости. При пассивности его характера уже одна мысль о том вихре, который поднимется в связи с его сообщением, подействовала на него, словно кошмар. Кроме того, он вдруг услышал, как устами Шакерта говорит его отец: «Патриотический долг… эта банда чешских государственных изменников… честный солдат». Ему свело рот. И он медленно проговорил:
— А знаешь, я ведь точно не знаю… Теперь мне кажется, что у этого Каливоды были совсем другие… Стой, Шакерт… Шакерт! Куда ты? Останься!
Но Шакерта уже нельзя было удержать, он бежал в офицерский блиндаж.
VIII
Франц Фердинанд поднял полу палатки, закрывавшую вход, и вступил в штольню, вырубленную в скалистой стене горного склона и служившую убежищем для его команды. Навстречу ему пахнуло затхлым воздухом пещеры. Все спали, судя по разноголосому храпу, доносившемуся из глубины убежища, где в полумраке лишь угадывались многоэтажные нары. Только один человек сидел у входа за низким, сколоченным из патронных ящиков столом. Мерцающее пламя свечи отбрасывало на потолок его фантастически увеличенную тень; но несмотря на искажение, отчетливо были видны характерные черты, по которым с первого взгляда можно было узнать рядового запаса Иоганна Миттельгрубера, работавшего до войны вальцовщиком на металлургическом заводе в Штейре: лысая, круглая, как шар, голова, казалось, приделанная прямо к плечам, резко выступающий крючковатый нос с двойной горбинкой, сутулые плечи.