— Да за неволю будешь понедѣльничать, коли Панфилъ съ самаго ранняго утра покою мнѣ не даетъ, отвѣчала Ульяна. — Смучилъ всю… Какъ только во мнѣ душа держится! Ты знаешь, дѣвушка, вѣдь онъ чуть не убилъ меня. Спервоначалу съ ножомъ за мной гонялся, а потомъ съ топоромъ.
— Слышала я. Заводскіе проходили мимо, такъ сказывали. Дивлюсь я на тебя, Уля… И что это тебѣ за охота съ этимъ человѣкомъ вязаться!
— Здравствуйте! Снова-здорово! воскликнула Ульяна. — Да вѣдь я, кажется, всему заводу сто разъ разсказывала, что ужъ давно съ нимъ не вяжусь.
— Ну, и наплюй на него.
— И давнымъ-давно наплевала, да что-жъ ты подѣлаешь, коли онъ ко мнѣ пристаетъ. Я ужъ и приказчику жаловалась на него, а приказчикъ говоритъ: «мнѣ, говоритъ, какое дѣло». Вѣдь никто не вѣритъ, что я ему теперь ни два, ни полтора. Всѣ за сожительницу считаютъ.
— Мудреное дѣло у васъ! покачала головой Дунька.
— Да ужъ и я скажу, что мудреное, согласилась Ульяна и прибавила:- а что я отъ него, подлеца, выношу каждый праздникъ, такъ просто страсти подобно! Вѣдь синяковъ заживить не могу. Въ будни, когда онъ трезвый, онъ человѣкъ какъ человѣкъ и вниманія на меня не обращаетъ, а какъ въ праздникъ напьется, и давай ко мнѣ приставатъ, чтобы я ему дала на похмелье.
— А вотъ Леонтій гроша мѣднаго отъ меня не требуетъ и еще самъ меня по праздникамъ пивомъ поитъ, похвасталась Дунька.
— Ну, ужъ Леонтій твой! Тоже ягода. На всѣхъ заводскихъ бабъ и дѣвокъ вѣшается:.
— А пускай его вѣшается. Вѣдь мы не связаны. Вотъ Александровъ день придетъ, съ кирпичомъ забастуемъ, расчеты получимъ — онъ въ сторону, а я въ другую. А только врешь ты, дѣвушка, ни на, кого онъ не вѣшается.
— А хочешь наведу, хочешь покажу?
— Ну, вотъ! Умѣетъ концы хоронить, такъ и пускай ихъ хоронитъ. Вѣдь я ежели и путаюсь съ нимъ, то только изъ-за того, что онъ веселый. Компанію пріятно раздѣлить — вотъ изъ-за чего. Онъ и пѣсню споетъ, онъ и попляшетъ. А какъ онъ жида, нѣмца пьянаго представляетъ, такъ просто животики надорвешь смѣявшись. Опять-же и пріятели у него веселые: Мухоморъ-солдатъ, Гришка… Вотъ мы въ праздникъ вмѣстѣ и путаемся.
Ульяна присѣла на траву у лежавшей около Дунькина стола кучи глины и сказала:
— Не знаешь цы дѣны себѣ, Дунечка, счастія своего не понимаешь.
— Это ты про что? широко открыла на нее свои глаза Дунька.
— Про твою выгоду, вразумить тебя хочу, на хорошее наставить. Я все-таки старше тебя. Мнѣ съ Петрова дня двадцать седьмой годъ пошелъ; ужъ я по заводамъ-то маялась-маялась, а тебѣ еще есть-ли, нѣтъ-ли двадцать-то годовъ?
— Девятнадцать на Евдокію стукнетъ. На заводѣ тоже второй годъ работаю. Ну, а что-же?
— Глупа ты. А коли хочешь быть умной, то не должна отпираться отъ своего счастья. Брось ты Леонтья и полюби ты Глѣба Кирилыча.
— Пусть броситъ нюни распускать — и его полюблю. А то вѣдь онъ тоску на меня наводитъ, такъ пріятно-ли… Вдругъ онъ вчерась подошелъ ко мнѣ и битый часъ…
— Да ты все не то, ты все не такъ… перебивала Дуньку Ульяна. — Вѣдь онъ тебя, дѣвушка, обзаконить хочетъ.
— Обзаконить! протянула Дунька и тутъ-же прибавила:- А какая мнѣ корысть отъ его закона? Теперь только наставленія читаетъ, а въ законѣ чтобъ бить меня?
— Не таковскій онъ человѣкъ, Авдотья, совсѣмъ не таковскій.
— Да ты почемъ знаешь, что онъ хочетъ меня обзнакомить?
— Самъ мнѣ сейчасъ сказалъ. Вѣдь я у него подъ шатромъ сію минуту отъ Панфила скрывалась. Такой ласковый, пріютилъ меня, за дрова спряталъ, дровами прикрылъ.
— Такъ вотъ ты-бы за него замужъ и выходила-бы.
— Да не только-бы вышла, а даже выскочила за него замужъ, только-бы онъ мнѣ мигнулъ. А вотъ онъ мигаетъ-то тебѣ, а ты, дура, своего счастія не понимаешь. Вѣдь онъ обжигало. Пятьдесятъ рублей жалованья въ мѣсяцъ на всемъ готовомъ получаетъ.
— Да коли онъ скучный.
— Скромный онъ, а не скучный. Ты разочти: пятьдесятъ рублей!
— Чтожъ, я и сама понатужусь, такъ больше двадцати рублей въ мѣсяцъ могу вышибить. Даже двадцать пять.
— Двадцать или пятьдесятъ! Да изъ двадцати-то рублей ты должна шесть рублей за харчъ отдать, чайку да сахарку съ кофейкомъ себѣ купить, а онъ на всемъ хозяйскомъ. Пятьдесятъ рублей… И всю зиму будетъ такъ получать, потому что кирпичъ обжигать будутъ вплоть до великаго поста, а то такъ и до Пасхи. Только самая малая перемежка и будетъ.
— Ну, и пускай его.
— «Я, говоритъ, ежели-бы женился, то ужъ въ работу ее не пустилъ на заводъ, а сдѣлалъ-бы бѣлоручкой. Сидѣла-бы она у меня дома, хозяйствомъ занималась да кофеи-чаи распивала», говорила Ульяна и прихвастнула, потому что этого Глѣбъ Кириловичъ ей не говорилъ.