Антипъ согласился съ радостью и тотчасъ послѣ ужина повелъ трехъ-четырехъ вліятельныхъ рабочихъ въ кабакъ угощать пивомъ.
Послѣ ужина большинство рабочихъ отправилось спать въ казарму или подъ навѣсы. Нѣкоторые вышли за ворота, въ томъ числѣ и Дунька съ Матрешкой. На этотъ разъ не было слышно ни звуковъ гармоніи, ни пѣсни. Грызя подсолнечныя зерна, Дунька и Матрешка усѣлись на скамеечкѣ, позѣвывали и смотрѣли на рѣку, на противуположный берегъ, на которомъ виднѣлись полосы начавшей уже желтѣть ржи, выколосившагося овса. Солнце уже сѣло и начали спускаться сумерки. Повѣяло холодкомъ. На рѣкѣ показался паръ. Сумерки постепенно все сгущались и сгущались. То тамъ, то сямъ на небѣ зажглись одинокія звѣздочки. Становилось сыро. Разговоръ у Дуньки съ Матрешкой какъ-то не клеился. Дунька зѣвнула во весь ротъ, спрятала обратно въ карманъ только-что вынутую машинально горсть подсолнечныхъ зеренъ и сказала:
— Инъ спать идти.
— Да и то пора, отвѣчала Матрешка. Онѣ отправились.
Рабочіе спали въ большой казармѣ, сколоченной изъ барочнаго лѣса и подѣленной на двѣ части — для мужчинъ и женщинъ. Перегородка была досчатая. Въ обоихъ отдѣленіяхъ по стѣнамъ были нары. На этихъ нарахъ и спали въ повалку — кто на рогожкѣ, кто на сѣнномъ или соломенномъ тюфякѣ. Подъ нарами стояли сундуки рабочихъ, запертые висячими замками. Кому не было мѣста на нарахъ — тотъ стлался и спалъ на полу. Вентиляціи не было никакой, за исключеніемъ маленькихъ окошечекъ, которыя почти всегда были заперты. Печей также не было, такъ какъ казармы эти были разсчитаны только для лѣтняго помѣщенія рабочихъ, занимающихся на заводѣ только до сентября мѣсяца. Въ женскомъ отдѣленіи помѣщались и женщины съ малыми ребятами. Въ немъ было тѣснѣе, чѣмъ въ мужскомъ отдѣленіи, ибо мужчины предпочитали спать подъ навѣсами, на сѣновалахъ, въ сараяхъ и т. п.
Когда Дунька и Матрешка вошли въ казарму, тамъ ужъ сопѣли и храпѣли на разные тоны спящія работницы. Воздухъ былъ спертый и пахло прѣлью. Гдѣ-то въ углу плакалъ грудной ребенокъ. Освѣщенія не полагалось. Было темно, и Дунькѣ и Матрешкѣ пришлось пробираться ощупью къ своимъ тюфякамъ. Раза два онѣ наткнулись на спящихъ на полу. Какой-то визгливый голосъ выругался. Большинство спало не раздѣваясь, въ платьяхъ. Не раздѣваясь, и Дунька, и Матрешка повалились на свои тюфяки, перекрестясь по три раза. Хоть и убоги были ихъ постели, но по усталымъ членамъ Дуньки и Матрешки тотчасъ-же начала разливаться нѣга, въ голову лѣзли пріятныя мечты о завтрашнемъ днѣ,
— До обѣда завтра поработою, а въ обѣдъ обжигало Глѣбъ меня пивомъ и закусками угощать будетъ, сказала Дунька Матрешкѣ. — Посмотримъ, какое-то онъ мнѣ угощеніе закатитъ! Пойдемъ на зады, въ олешникъ, тамъ и будемъ пить и ѣсть.
— Вотъ какъ у васъ! Ты, Дунька, возьми и меня съ собой. Пусть онъ и меня угоститъ.
— Просилъ, чтобъ я одна была, и даже тебѣ не велѣлъ объ этомъ сказывать, а ужъ это я тебѣ только такъ говорю, какъ подругѣ…
— Ну, Дунька, парень-то, знать, не на шутку распалился. Тутъ того и гляди, что вы къ зимѣ и въ законъ сыграете. Смотри, не забудь меня на свадьбу позвать. Ежели мѣсто какое выищется мнѣ, то на зиму я къ себѣ въ деревню на родину не поѣду.
Дунька зѣвнула во всю ширину рта и отвѣчала:
— Свадьбѣ-то не бывать, а только онъ сватается. И самъ мнѣ объ этомъ намекалъ, а ужъ сегодня даже и настоящимъ манеромъ Ульяну сватьей заслалъ. Та приходитъ ко мнѣ давеча утромъ къ шатру и говоритъ: «такъ, говоритъ, и такъ, предлагаетъ обзаконить.»
— Такъ неужто ты за него не пойдешь? Обжигало, пятьдесятъ рублей въ мѣсяцъ на хозяйскихъ харчахъ получаетъ! удивленно прошептала Матрешка.
— Да какъ за него, дѣвушка, пойти! Вѣдь онъ сейчасъ возьметъ меня подъ начало, будетъ держать дома на привязи: того не дѣлай, этого не моги, туда не ходи, а ты знаешь, я люблю волю.
— Полно, полно… Что ты, дура! Ты одумайся хорошенько.
— Да ужъ и то надумалась, и вижу, что дѣло не подходитъ.
— Или Леонтія боишься? Вотъ развѣ это.
— Что мнѣ Леонтій! Леонтій на зиму уѣдетъ къ себѣ домой въ Тверскую губернію, а на будущее лѣто либо встрѣтимся здѣсь на заводѣ, либо нѣтъ. Леонтій не причина, а просто я боюсь подъ начало попасть — говорю прямо.
— Э, матка! Хитрая баба и изъ-подъ начала увильнетъ. А человѣкъ-то Глѣбъ Кирилычъ для мужа хорошій.
— Можетъ быть, и хорошій, да съ какой стати я въ такую рань замужъ за него пойду? Ни за кого я покуда не пойду. Мнѣ всего только девятнадцатый годъ. Дай мнѣ погулять-то на свободѣ.
— И при мужѣ гулять можно.
— Не та гульба.
— Думаешь, бить будетъ? Онъ не таковскій. Онъ, кажись, и мухи не обидитъ. Онъ тихій.