— Брось, Матрена… Ну, чего ты въ самомъ дѣлѣ?.. Было, да и прошло, оборвала ее въ свою очередь Дунька.
Матрешка уступила просьбамъ и умолкла.
— Пойти поспать немножко, сказалъ Глѣбъ Кириловичъ и сталъ подниматься съ травы.
— Послушайте… Когда-же вы будете играть вашу свадьбу-то съ Дуней? крикнула ему вслѣдъ Матрешка, когда онъ уходилъ.
— Да ужъ теперь скоро. Какъ только этотъ мерзавецъ Леонтій съ завода провалится, такъ и свадьбу играть можно. Можно и до Александрова дня сыграть, ежели Дунечка будетъ согласна. Успенскаго-то поста много-ли ужъ осталось! Самые пустяки. Паспорты у насъ въ порядкѣ.
Глѣбъ Кириловичъ обернулся и стоялъ поодаль
— Вы, Дунечка, ужъ отпишите матери-то вашей, просите у ней родительскаго благословенія на вѣки нерушимаго и зовите на свадьбу. Не ахти какая дальняя дорога. Пущай пріѣзжаетъ. Денегъ на дорогу ей вышлемъ, прибавилъ онъ. — Вы вѣдь сами-то писать не умѣете, такъ желаете, чтобы я сегодня написалъ отъ вашего имени? Я вотъ посплю, проснусь и передъ уходомъ на камеры въ лучшемъ видѣ напишу.
— Пожалуй, напишите, отвѣчала Дунька.
— Такъ до свиданія.
Глѣбъ Кириловичъ зашагалъ отъ шалаша.
XXVII
Часовъ въ пять дня Глѣбъ Кириловичъ проснулся и сидѣлъ у себя въ каморкѣ за кипящимъ самоваромъ. Столъ былъ покрытъ новой красной бумажной скатертью, только-что купленной; на блюдечкѣ былъ нарѣзанъ въ видѣ двухъ кружочковъ лимонъ, стояла фунтовая баночка съ вареньемъ и помѣщались два прибора — стаканъ и расписная чашка. Глѣбъ Кириловичъ ждалъ Дуньку для написанія письма къ ея матери. За Дунькой онъ уже послалъ мальчишку-погонщика. Глѣбъ Кириловычъ смотрѣлъ на самоваръ, смотрѣлъ на посуду и чувствовалъ самодовольство. «Все это мое, все это собственное, на свой истинникъ купленное», думалъ, онъ. Чай онъ еще не принимался пить. Сидѣлъ онъ безъ пиджака, въ одной жилеткѣ поверхъ ситцевой рубахи и въ опоркахъ на босу ногу. Вскорѣ пришла Дунька. Она была прямо отъ станка, босикомъ, въ линючемъ платьѣ, въ пестрядинномъ передникѣ и съ засученными по локоть рукавами.
— Милости прошу къ нашему шалашу! здравствуйте, Дунечка! воскликнулъ Глѣбъ Кириловичъ, поднимаясь со стула и приготовляясь обнять Дуньку, но она увернулась.
— Погодите, дайте прежде передникъ-то снять, сказала она, — Да и что за здоровканье по десяти разъ на дню! Давеча вѣдь видѣлись.
— Давеча при постороннихъ личностяхъ, а теперь я хотѣлъ поцѣлуйчикъ вонзить.
— Ну, вотъ… Охота тоже… Вся я грязная, въ глинѣ. Даже и руки-то вымыла кой-какъ, наскоро.
Она посмотрѣла на руки и прибавила:
— Ужасти какъ трескаются! Теперь дожди пошли, глина стала мокрая, скользкая — ну. просто наказаніе. Нѣтъ-ли у васъ постнаго масла, чтобъ смазать чуточку?
— Деревянное масло есть, вотъ что лампадку теплю.
— Ну, давайте хоть деревяннаго. Смажешь, да потомъ на сухо вытрешь, такъ какъ будто и легче. А то, вѣрите, словно и не свои руки, деревенѣютъ какъ-то. Такія шаршавыя, что ничего ими не чувствуешь. Вы вѣдь вотъ не знаете нашей глиняной работы, на обжигальной-то печи стоявши.
— Ну, и у насъ тоже хорошо! У васъ глина, а у насъ огонь. Одно другаго стоитъ. У меня вонъ всѣ руки пережжены. Болячка на болячкѣ.
Дунька взяла съ подоконника бутылочку съ деревяннымъ масломъ, налила себѣ немного масла на ладонь, смазала руки, отерла ихъ потомъ о голову и насухо вытерла о передникъ.
— Ну, вотъ теперь здравствуйте, сказала она.
— Здравствуй, Фаншета! Я, Дунечка, недавно читалъ одну книжку, такъ тамъ влюбленные другъ въ друга Пьеръ и Фаншета. Онъ писецъ у нотаріуса, а она швея. Точь въ точь, какъ мы съ вами, проговорилъ Глѣбъ Кириловичъ, притягивая къ себѣ Дуньку и цѣлуя ее.
— Выдумаете тоже глупости! отвѣчала Дунька, слегка отбиваясь отъ Глѣба Кириловича. — Да оставьте-же! Ну, чего вы!
— Пьеръ также цѣловалъ Фаншету, когда она приходила къ нему въ мансарду, цѣловалъ и сажалъ ее къ себѣ на колѣни.
— Тише вы! За стѣной-то вѣдь прикащица слышитъ.
— Никого нѣтъ дома. Прикащица съ ребятишками въ лѣсъ за грибами ушла, прикащикъ по заводу шляется, а работница въ лавочку на деревню побѣжала. Мы, Дунечка, теперь одни въ мансардѣ.
— Въ какой-такой мансардѣ?
— А это по ихнему чердакъ. Вѣдь тамъ въ книжкѣ на заграничный манеръ жизнь описана. Живутъ они въ предмѣстьи Парижа. Вотъ ужъ въ какомъ предмѣстіи я забылъ.
— Богъ знаетъ, что вы говорите! Совсѣмъ полоумный!
— Это я, Дунечка, съ радости, что вы ко мнѣ въ гости пришли. Ну-съ, садитесь на мое мѣсто за хозяйку и разливайте чай. Пожалуйте къ самовару, а я супротивъ васъ.