— Кофею вдругъ вздумалъ мнѣ два фунта навязывать прикащикъ. Нѣшто мы бабьимъ напиткомъ пользуемся? проговорилъ онъ. — И такъ ужъ отъ разныхъ поборовъ при разсчетѣ не оберешься, а тутъ вдругъ бери его кофей. Да и кофей-то если-бы былъ настоящій, такъ можно было-бы невѣсткѣ въ деревню гостинцемъ свезти, а то кофей изъ сушенаго гороху.
Проговоривъ это, Леонтій подошелъ къ Глѣбу Кириловичу и ткнулъ въ его сторону паспортомъ.
— На, вотъ, господинъ обжигало, любуйся… Паспортъ въ рукахъ, сказалъ онъ.
То блѣднѣя, то краснѣя отъ волненія, Глѣбъ Кириловичъ вынулъ изъ кармана девять рублей бумажками и пятьдесятъ копѣекъ мелочью и сунулъ ихъ Леонтью, прибавивъ:
— Только завтра-же поѣзжай въ деревню.
— Дай отгулять праздникъ-то. Въ понедѣльникъ уѣду. Ничего не откушу у твоего сокровища; все при немъ останется.
Глѣбъ Кириловичъ хотѣлъ что-то сказать, но только пошевелилъ сухими воспаленными отъ волненія губами, затѣмъ быстро повернулся спиной къ Леонтью и зашагалъ отъ конторы. Сзади себя онъ слышалъ звонкій смѣхъ Леонтья. Хохоталъ также Мухоморъ, хихикала и Матрешка, какъ еще показалось. Онъ стиснулъ зубы и сжалъ кулаки, но не оборачивался. На его глазахъ показались слезы, давно уже подступавшія къ горлу.
XXX
На пути Глѣбу Кириловичу встрѣчались задѣльные рабочіе, покончившіе свои работы ради субботы ранѣе обыкновеннаго. Дабы скрыть свои слезы, онъ сначала отворачивался отъ рабочихъ, закрывалъ лицо платкомъ, но когда нѣкоторые изъ нихъ стали окликать его и заговаривать съ нимъ, то онъ свернулъ на пустырь, спустился въ овражекъ, образовавшійся изъ старой кирпичной выемки и уже поросшій травой и мелкимъ кустарникомъ, и опустился на траву.
— Что-же это такое! Что-же это такое! Гдѣ-же правда? Гдѣ-же совѣсть? твердилъ онъ, вспоминая разсказъ Матрешки о свиданіи Дуньки съ Лонтіемъ въ Спасовъ день.
Сидѣлъ онъ въ овражкѣ, однако, недолго, быстро поднялся, отеръ платкомъ слезы и черезъ ольховую заросль направился къ шатру Дуньки. Онъ хотѣлъ спросить Дуньку, была-ли она въ день Перваго Спаса вечеромъ въ трактирѣ съ Леонтіемъ или не была; но когда изъ-за ольховыхъ кустовъ увидалъ шатеръ Дуньки и стоящую около шатра Дуньку, формующую кирпичъ и мурлыкающую пѣсню, то остановился въ раздумьи. Ему и хотѣлось ее разспросить и жалко было обидѣть подозрѣніемъ, да и боялся онъ скандала.
«Закричитъ, заругается, назоветъ меня нюней, а можетъ быть, все это и неправда, можетъ быть, Матрена наврала», мелькало у него въ головѣ и, дабы провѣрить разсказъ Матрешки о Дунькѣ, онъ рѣшилъ прежде спросить Ульяну, не знаетъ-ли Ульяна что-нибудь объ этомъ обстоятельствѣ.
«Голубушка, вѣдь какъ хороша-то»! любовался онъ на Дуньку изъ-за кустовъ и, простоявъ такъ минутъ съ пять, тихо сталъ уходить обратно, но черезъ минуту вернулся вновь и опять остановился въ кустахъ передъ шатромъ Дуньки. Ему хотѣлось во что-бы то ни стало поговорить съ Дунькой, провѣрить тонъ ея рѣчи съ нимъ. О разсказѣ Матрешки онъ рѣшился не упоминать покуда. На этотъ разъ онъ уже прокрался ближе къ шалашу Дуньки. Дунька продолжала работать и мурлыкать пѣсню. Постоявъ еще немного въ кустахъ, онъ громко крякнулъ и быстро вышелъ изъ засады, очутившись прямо передъ Дунькой.
— Фу, какъ вы меня напугали! вскрикнула Дунька и схватилась за сердце. — Фу, ты пропасть! Я ужъ думала, что это Леонтій.
«Невинна, невинна», подумалъ Глѣбъ Кириловичъ, услышавъ отъ Дуньки эти слова. и нѣсколько успокоился.
— Здравствуй, Дуня, здравствуй, голубка моя!.. проговорилъ онъ, подходя къ Дунькѣ, и хотѣлъ обнять ее, но она увернулась и сказала:
— Ну, ну, не мѣшайте. Сейчасъ начала новую сотню кирпичей и хочу во что-бы то ни стало кончить ее сегодня до звонка.
Тонъ рѣчи Дуньки теперь показался Глѣбу Кириловичу подозрительнымъ и онъ опять впалъ въ уныніе.
— Но вѣдь я, милушка, помиловаться съ тобой хотѣлъ, снова началъ онъ.
— На все есть время. Не люблю, когда мѣшаютъ во время спѣшки. Ну, что: видѣли Леонтья? Отдали ему девять съ полтиной?
— Отдалъ, сухо отвѣчалъ Глѣбъ Кириловичъ и тяжело вздохнулъ, не спуская съ Дуньки глазъ, наблюдая всѣ ея движенія.
Дунька подняла голову и спросила:
— Опять нюни? Съ чего это вздыхаете-то? Десять кулей овса въ амбаръ безъ передышки втащили, что-ли?
Глѣбъ Кириловичъ промолчалъ и, не простясь, медленно сталъ удаляться отъ шатра.
— Куда-же вы? весело крикнула ему Дунька вслѣдъ.
— На камеры, на работу, отвѣчалъ онъ, не оборачиваясь.
— Ужъ и разсердилисъ… Ну, человѣкъ! Нельзя-же и работу работать, и обниматься… бормотала она.