— Ей-ей, плакалъ. Такъ вотъ слезы и лились.
— Съ пьяныхъ глазъ.
— Что у трезваго на умѣ, то у пьянаго на языкѣ, такъ и слезы. Трезвый-то постыдился-бы, не заплакалъ, а тутъ такъ и заливался. И что, говоритъ, мнѣ горько, такъ это то, что я долженъ уѣхать, не попрощавшись съ ней… и сочтеть она, говоритъ, меня за свинью безчувственную.
Дуныка вспыхнула и отвѣчала:
— Да и сочла уже.
— А вотъ на повѣрку-то онъ выходитъ не свинья, а самый чувствительный человѣкъ. «Пуще, говоритъ, всего у меня сердце болитъ, что этотъ обжигало черезъ свой нравъ вѣкъ ея загубитъ». Это твой, то есть. Вотъ что онъ говоритъ. Нѣтъ, онъ страсть какъ о тебѣ убивается. Мнѣ что Леонтій? Мнѣ онъ ни кумъ, ни братъ, ни сватъ; тебѣ онъ ближе, потому цѣлое лѣто душа въ душу вы жили и миловались, а я все-таки скажу: очень чувствительный человѣкъ и большая у него скоропалительность къ тебѣ.
— Было да прошло, отвѣчала отрывисто Дунька.
— Ну, не скажи, лукаво улыбнулась Матрешка. — Кабы все прошло, то не улещивалъ-бы онъ меня всякими словами улещливыми, не умолялъ-бы всѣми святыми, чтобы уговорила тебя выдти къ нему въ лѣсъ проститься. «Я, говоритъ только-бы ей поклонился земно, сказалъ-бы, чтобы она не поминала меня лихомъ, — съ меня и довольно. Тогда-бы я и уѣхалъ съ чистымъ сердцемъ».
— Многаго хочетъ.
— Я все-таки обѣщала замолвить тебѣ о немъ словечко — и вотъ говорю, продолжала Матрешка.
— Напрасно трудишься.
— Мое дѣло сторона, но вѣдь человѣка-то жалко. Ты подумай хорошенько — ну, чего такого онъ тебѣ дурнаго сдѣлалъ? Цѣлое лѣто душа въ душу съ тоббой жилъ, по пятамъ у тебя ходилъ, а ты и попрощаться съ нимъ не хочешь. Глѣба Кирилыча боишься? Такъ вѣдь можно всегда такъ устроить, что онъ даже и не догадается. Наша сестра на этотъ счетъ хитра. Подумай.
Дунька молчала и потупилась.
— «Свиньи, говоритъ, даже такъ не расходятся., какъ мы расходимся», не унималась Матрешка. «Свиньи — и тѣ на прощанье лизнутъ другъ друга, а вѣдь мы, говоритъ, люди». Мой совѣтъ попрощаться тебѣ съ нимъ честь-честью. Ну, подумай — кто узнаетъ, ежели я буду молчокъ? Никто не узнаетъ. Потѣшь стараго-то дружка.
Дунька все еще молчала и перебирала на себѣ кончикъ платка. Матрешка помедлила и спросила:
— Обрадовать Леонтія-то, что-ли? Сказать ему, что придешь къ нему проститься?
— Ахъ, что ты мнѣ говоришь, что ты мнѣ говоришь, Матрешка! воскликнула Дунька, смущаясь, улыбнулась и закрыла руками глаза.
— Да ровно ничего. Ну, что такое значитъ проститься съ старымъ воздахторомъ? Ровно ничего. А ужъ какъ онъ просилъ-то! Простишься что-ли?
— Дай подумать. Не могу я такъ.
Дунька волновалась.
— Да чего тутъ думать-то! Рѣшай, да и дѣлу конецъ. Ты все про Глѣба, про обжигалу думаешь. Не узнаетъ твой Глѣбъ. Пойдемъ-ка сегодня утромъ, напившись чаю, за грибами въ Вавиловскій лѣсъ, и Леонтій туда придетъ. Мы такъ съ нимъ вчера и уговорились. Пойдемъ за грибами-то?
— Охъ, Матрешка, Матрешка! вздохнула Дунька.
— Да рѣшай ужъ… Чего тутъ!.. Онъ пойдетъ въ лѣсъ самъ по себѣ, мы тоже пойдемъ сами по себѣ… Ну, встрѣтились… Эка важность! Въ лѣсу съ кѣмъ угодно можно встрѣтиться. Всякій народъ по лѣсу шляется. Кто ему запретитъ по лѣсу ходить?.. А встрѣтишься, да потомъ не захочешь съ нимъ прощаться, такъ вѣдь можешь и не прощаться, даже и не разговаривать… Передумала, да и все тутъ… Пойдемъ въ лѣсъ за грибами-то.
Дунька зардѣлась, закрылась рукавомъ, отвернулась отъ Матрешки и прошептала:
— Ну, пойдемъ.
Напившись на крылечкѣ чаю, Дунька и Матрешка одѣлись по праздничному, захватили кузовки и отправились въ лѣсъ.
XXXIV
А Глѣбъ Кириловичъ все ускорялъ и ускорялъ свои шаги, идя по лѣсу. Время отъ времени онъ даже бѣжалъ, бѣжалъ безъ всякаго направленія, сворачивая то вправо, то влѣво, весь запыхавшіяся, весь въ поту. Онъ искалъ Дуньку съ Матрешкой, искалъ Леонтія, но ихъ не было и слѣда. Наконецъ онъ опомнился, разсудилъ, что поспѣшностью ничего не возьмешь, пошелъ тише и сталъ прислушиваться — не подастъ-ли кто изъ нихъ голосъ. Нѣсколько разъ ему казалось, что онъ слышитъ звуки гармоніи. Онъ вздрагивалъ, останавливался, прятался за дерево или кустъ, присѣдалъ, даже ложился на землю, но звуки исчезали. Онъ вставалъ и брелъ далѣе. Солнце уже стояло довольно высоко. Онъ. взглянулъ на свои карманные часы. Былъ десятый часъ утра. Вышелъ онъ въ восемь часовъ, стало быть, пробродилъ два часа.
«Гдѣ-же онѣ? Гдѣ? Гдѣ-же Дуня и Матреша? Неужто бабы надули меня, что Дуня и Матреша пошли за грибами»! вопіялъ онъ мысленно «Да и Леонтія-то не видать и не слыхать. Вѣдь мальчишки сказали, что онъ съ гармоніей по лѣсу бродитъ. Вѣдь ежели онъ захватилъ съ собой гармонію, то затѣмъ, чтобы играть. Отчего-же гармоніи не слышно? Гармонія можетъ быть слышна издалека. Неужто наши мальчишки подсмѣялись надо мной»?