Стены внутри были обвешаны шкурами, кое-где в комнатах виднелись угольки, тлеющие в убогих печках.
Бахор вошла в своё жилище, отыскала в углу сложенный заранее для таких случаев рюкзак, мощный фонарь и вышла обратно на улицу, где уже становилось совсем темно, и лишь несколько уличных столбов освещали невесть откуда сохранившимся электрическим светом пыльно-снежный ковёр.
Со всех сторон к котловану уже стягивалась толпа. Люди, увешанные шкурами, тряпьем, рюкзаками и сумками без суеты и паники, ни раз проходя подобное испытание, выстраивались в линии и шли, негромко переговариваясь друг с другом.
Бахор посмотрела в небо, которое сплошь застилали неестественные облака. Старшие говорили, что раньше, до Взрыва, по ночам на небосводе можно было увидеть Луну и звёзды – небесные светила, что красивее всего, что есть на свете.
Сумерки, тусклый свет и медитативно идущая толпа навивали обманчивое чувство спокойствия и умиротворения. Девочка даже на мгновение замечталась, как будет хорошо, когда облака наконец-то развеются и откроют людям небо, как вдруг хрустальный замок из этих грёз разрушил звук сирен.
Короткий, длиной в секунду рёв, затем пауза в три секунды.
Никто даже не обернулся на этот звук, никто не ускорился, не побежал – настолько он был привычным, органично вплетённым в повседневную жизнь.
Бахор тоже не вздрогнула от шума. Она потихоньку пробиралась по бугрящейся брусчатке к условленному месту, как вдруг сирена изменилась. Вместо привычной мелодии в воздухе протянулся пронзительный непрерывный гул, периодично меняющий тональность.
Люди закрутили головами, недоуменно смотря то друг на друга, то в тёмный горизонт – в ту сторону, откуда должна была прийти опасность.
С изменением сигнала изменилось всё: толпа запульсировала, сжалась, как пружина и выстрелила в сторону убежища; кое-где послышались крики и тонкий детский плач.
Толкаясь о плечи прохожих, Бахор наконец-то выбралась до статуи всадника, вид которого теперь был испорчен: отсутствовала половина головы, и рука, ранее вытянутая вперёд, нынче была оторвана по локоть.
– Бахор! Бахор! Слава Богу, ты тут. – Из арки выбежал запыхавшийся Борис.
– Что случилось? Где мама? Почему сирена другая?
– Они… Столько никогда не было. Их сотни, или даже тысячи. Как саранча накатывают. Надо скорее прятаться.
– А мама где?! – Девочка впервые за вечер не выдержала и сорвалась на крик.
– Она… Она и ещё несколько охотников вызвались прикрыть отступление.
– Прикрыть?
– Да. Они близко. Пыль видна даже в темноте. Идут с Запада, как и всегда.
Из-за спины послышался усиливающийся гул толпы. Крики становились громче. Масса бурлила, накалялась.
– Сука, открывай уже!
– Ты чо, нас угробить решил? Все ж поляжем!
Бахор и Борис двинулись в толпу, врезаясь и расчищая себе путь локтями. На них шикали, но никто не отважился в открытую обругать детей Онахон.
Они шли пару минут в сторону зияющих разбитыми стёклами куполов и разломанного гранита, под которым глубоко и на много километров вокруг тянулись не заваленные туннели, обустроенные под убежище.
В принципе, община давно могла бы перебраться под землю, изредка выбираясь на поверхность за припасами, благо электричество там поддерживали до сих пор скрытые ото всех генераторы. Но что-то глубинное, человеческое, данное самой природой гнало наверх, к тусклому Солнцу.
– Что случилось? Почему не спускаетесь?
Борис подошёл к молодому парню, на котором красовалась старинная серая армейская шинель.
– Замок заклинил. Намертво.
Перед толпой возвышалась массивная бункерная дверь, служившая входом и защитой. Теперь несколько мужчин покрепче тщетно пытались провернуть рычаг, отделяющий людей от спасительных глубин города.
Воздух пронзил первый выстрел с Запада.
Те несколько человек, что сейчас служили последней преградой от врага расположились на западной части стены, на небольшой башенке, сооруженной по большей части из мусора голыми руками.
– Мама… – прошептала Бахор, смотря на брата.
Борис смотрел на неё, затем перекинул взгляд на парня в шинели.
– Есть другой путь?
– Нет… Мы не знаем такого. – губы его дрожали.
Толпа сжалась в тугой, дышащий паникой комок тел. Те, у кого было оружие, положили пальцы на курки.
На Западе засверкали яркие вспышки – это защитники выкидывали свето-шумовые гранаты. Враг всегда нападал только по ночам, и люди догадались, что те боятся света.
Сквозь переговоры толпы, что становились всё более нервными, доносились звуки: взрывы, выстрелы. И ещё один, самый страшный – звук бегущих лап, бьющих в унисон по брусчатке мощными когтями.