Слава пересек улицу и уселся на жесткую скамейку. Это вызвало, новые огорчения — ребриста, спинка отсутствует, как на такой сидеть? Слава прикрикнул на свое “третья я”.
— Терпи. Сейчас подойдет трамвай, проедешь две остановки, там уж близко!
Но трамвай только ухудшил дело. По недосмотру трамвайно-троллейбусного управления в вагоне находились пассажиры. Более того, их было много, кое-кому приходилось стоять. Слава-плакса со слезами вспоминал то маменьку, то Марфушку с дедом Егоркой, причем проделывал это вслух, хотя и очень тихо. Он даже предположил, что маменька отправила бы водителя трамвая на конюшню, — и как раз в момент, когда водитель объявил, что вагон идет в депо. Не бог весть какой каламбур развеселил Славу-первого, но во избежание нездорового внимания соседей, плаксу надо было обмануть.
— Павлуша, — засюсюкало в нем Ферапонтовым голосом, — у-тю-тю. И какой пригожий-то! У Якова Лукича, помнится, вечная ему память, недобрая, впрочем, ну в точь такой же красавчик был!
— Да? — осушил слезы Слава-плакса.
— Писаный, — с удовольствием подтвердил Слава-два и несомненно соврал, ибо Марфе своей о самсоновском пащенке отзывался совсем иными словами.
— Да чего его по шерстке гладить? — похмельным басом высказался Слава-три. — Сказано бо в писании…
— Да погоди ты с писанием, прости господи меня грешного. Да и нет твоего господа, спаси и помилуй. Это хоть сейчас спроси господина советского Соловьева, он обскажет, как отменили бога, слава ему вовеки!
— Кощунствуешь, — бормотнул бас.
— Утю-тю, Павлушенька, — продолжал Слава номер два, — давай на трамвайчике поедем. А дома уже и покушаем, и песенку тебе споем.
На следующий трамвай Слава сел без воплей.
И чтобы вопли не повторялись, он истратил в “Гастрономе”, который помещался под его квартирой, последний рубль — накормить обжору Павлушу можно было, лишь накормив себя… Плакса похныкал было, что докторская обезжиренная колбаса много хуже той, что готовили в маменькиной деревенской коптильне, но голод она утолила. Павлуша уснул. Дремали и остальные двойники. Слава подождал и тихонько выскользнул за дверь. Он усмехнулся, выйдя на улицу — он так старался не шуметь, случайно не толкнуть мебель, словно двойники оставались в комнате, а не были в нем самом. Осторожность все же не помешает, мудро решил Слава, и старался даже громко не стучать ногами по асфальту. Он шел к Вале.
7
— Да что с тобой? Ты не болен? — испугалась Валя.
Слава мельком поглядел в зеркало. Вид был из самых неважных. Бледный, с нездоровым блеском в глазах, впечатление вконец растерянного.
— Болен и даже очень.
— А чем?
— Вот этого сам не знаю. Пришел к тебе посоветоваться. Один ни до чего додуматься не могу.
— У врача был?
— Врачи мне не помогут, не та болезнь. Бюллетень на трое суток все же дали, хотя и по другому поводу.
Разговаривая и поглядывая на угрюмого Славу, Валя торопливо укладывала портфель.
— Славик, у меня через полчаса урок. Школа, ты знаешь, рядом, я скоро вернусь. Раз у тебя освобождение, ты можешь посидеть у меня. Есть хочешь?
— Еще бы! За четверых.
Он сказал это с таким значением, что она снова с удивлением посмотрела на него. На умирающего от голода он не был похож.
— Еда в холодильнике. Чай приготовишь сам.
Родители Вали любили доверху заполнять холодильник. Слава хоть и посулился есть за четверых, удовлетворился двумя котлетами и бутербродом. В холодильнике стояла начатая бутылка коньяка, Слава нерешительно вынул ее, но тут же поспешно поставил назад, задушив в зародыше уже готовое зычно раскатиться: “Дому сему многие лета!” Сытость подействовала как опьянение — в голове помутилось, он улегся на диван и провалился как в омут, откуда вынырнул, почувствовав руку Вали.
— Силен, силен ты спать! — смеялась она. — Тормошу, тормошу, все не просыпаешься. Жалею твою будущую жену, ей нелегко будет с таким любителем сна.
— Печально это слышать, — притворно вздохнул Слава, в то же время действительно чувствуя легкую обиду. — От кого другого еще мог бы снести такое спокойно, но только не от тебя.
Валя насторожилась.
— Почему, собственно, от меня это слышать нельзя, а от других можно?
— Да, видишь ли, мелькала мыслишка — не взять ли тебя в жены? Но раз ты заранее опорочиваешь судьбу моей супруги… Не решусь, не решусь…
— И правильно сделаешь — лентяям отказываю! Оба захохотали. Насмеявшись, Валя перешла к делу.
— Судя по настроению, болезнь твоя несерьезна. Больные, я слыхала, редко шутят.
Слава помрачнел.
— Смотря какая болезнь. Сейчас я тебе все подробно расскажу…
Но не успел он еще окончить слово своим обычным голосом, как из его горла вырвался утробный бас:
— Тайна сия велика есть, не всякому ее сподобиться!
Потом зазвучал елейный, сочащийся маслом, льстивый голосок:
— Ох, таись, таись, отрок! Намедни Яков Лукич по пьяной лавочке такие свои секреты раскрыл, что кажное слово в тыщу рублев убытку стало…
И все покрыл рыдающий выкрик:
— Маменька, где ты? Тут разные господа нехорошие про меня…
— Цыц! — рявкнул Слава. — Кому я говорю? Прикусите язык!
Валя, растерянная, даже побелела от испуга. Слава грустно улыбнулся.
— Теперь ты сама услышала. Я уже не я, а целая бригада разновременных подонков. Раздвоение личности давно описано и изучено. Но расчетверение?.. Боюсь, я начинаю собой неизвестную разновидность умопомешательства. Хорошо хоть, что если прикрикнуть на моих двойников — или четвериков — то они на некоторое время умолкают.
И он сбивчиво, но достаточно полно рассказал обо всем, произошедшем вчера.
— Ты все-таки думаешь, что это?.. В общем… ты сам сказал — умопомешательство? — потрясенно запинаясь, пробормотала Валя, когда он закончил. — Мне все-таки кажется…
— Тебе правильно кажется… Я не помешанный. Я в полном здравии и ясном уме. Я тот же, но не один, а с фантомами в себе. Я даже командую ими, а не наоборот, как у помешанных. Но почему это так? Откуда они? Вот чего не понимаю.
— Зато я, кажется, поняла. Ты жертва эксперимента. — Валя вскочила. — Немедленно идем к Семену и его бражке. Это от них… Это они напустили на тебя порчу… ну — разные поля…
— Семен? — протянул Слава. — И Вовочка с Шуриком? Почему-то я о них не подумал. А ведь, наверно, ты права — они, только они! Согласен. Идем.
На улице Слава вдруг рассмеялся. Валя с удивлением спросила, чему он радуется.
— Не радуюсь. Но вот пришло в голову, что если описать это происшествие — готов фантастический рассказ.
— Тебя восхищает, что попал в фантастику?
— И не это. Но вот я терялся, что со мной, ничего не понимал. А читатель давно бы уж сообразил, что электронщики — современные колдуны и порча от них. Ты о чем думаешь, Валя?
— Боюсь, у себя ли Семен с Шуриком и Вовочкой. Заранее предупреждаю — я тебя не отпущу.
“Эдиссоны”, к счастью, все были на месте, но встретили гостей без энтузиазма. Вовочка намекнул, что погода на редкость хороша, он бы в такую пору гулял по парку, была бы только свободная минутка, а ее как раз нет ни у одного из троих. Шурик, всегда оспаривавший любое утверждение Вовочки, высказался, что погода, конечно, дрянь и прогулки в любую погоду пустая трата времени, но с другой стороны, у них масса дел и нет времени для посторонних споров и разговоров. А Семен хмуро рубанул: “Не до вас, ребята! Новых экспериментов не будет, еще с тем не разделались!”
— Мы не уйдем, — решительно сказала Валя. — И речь пойдет именно о том эксперименте. Последствия непредвиденные…