Деан умолк и торопливым жестом взял сигарету из моей пачки, что лежала на столе. Он взял мои спички и, еще не успев зажечь сигарету, продолжил:
– Она добилась немного, чувства делают нас слабыми, из-за них мы всегда проигрываем («или из-за того, что не хотим изменить однажды принятого решения»), в конце концов она уступила в обмен на несколько туманных обещаний, и мы решили воспользоваться моей поездкой в Лондон: во-первых, ей как медсестре было хорошо известно, что в Лондоне эти вещи делают лучше, чем где-либо еще, а во-вторых, я был бы рядом с ней. Смешно звучит, но я подумал, что там мы снова могли бы вместе гулять по улицам, ужинать вместе в ресторанах, хотя остановиться я предпочел на всякий случай в разных местах – мое пребывание в Лондоне оплачивала фирма, в отеле я мог столкнуться с кем-нибудь из коллег, так что лучше, чтобы нас там не видели вместе. Я нашел для нее отель недалеко от моего, на Слоун-сквер, не где-нибудь. Я дал ей деньги на все, в том числе на врачей, поездка не стоила ей ни гроша. Никто не знал, что мы едем вместе, даже ее подруги – они бы очень переживали за нее, к тому же надавали бы ей кучу поручений. В первый вечер я повел ее в очень симпатичный индийский ресторан, чтобы немного развлечь накануне того, что ей предстояло.
– «Бомбей-Брассери», я знаю этот ресторан, – сказал я. Я не смог удержаться.
– Откуда ты знаешь? – удивился Деан. У него необыкновенная способность удивляться. Ноздри его раздулись – это могло быть признаком вспыльчивости или жестокости.
– Вы сказали об этом вашей жене, когда звонили, а она сказала мне и спросила, знаю ли я это место.
– Понятно. Значит, ты тоже его знаешь.
Я был пару раз в его огромных залах в колониальном стиле, где у входа сидит пианистка в вечернем платье, официанты и метрдотели чрезвычайно предупредительны, а под потолком зимой и летом гоняют воздух огромные лопасти вентиляторов. Там чувствуешь себя как в театре. Для Англии это довольно дорогой ресторан, но не чересчур. Хорошее место для дружеского ужина, для того, чтобы отметить сделку или отпраздновать какое-то событие. А вот для ужина с дамой этот ресторан выбирают редко – только в тех случаях, когда хотят произвести впечатление на неопытную или небогатую девушку или любовницу, которую никогда или почти никогда никуда не водят (жена на улице Конде-де-ла-Симера, как всегда, – правда, сегодня она ужинает не одна, и это не просто ужин; любовница всегда дома, а сегодня – путешествует, и это путешествие ей оплатили, к этому путешествию ее вынудили) и которую можно поразить интерьером, напоить допьяна индийским пивом и коктейлями («Бомбей Сансет», «Бомбей Скайлайн», «Пинк-Камелия», «Бомбей Блюз») и которую больше не нужно никуда вести, а можно сразу взять такси и ехать в гостиницу или домой, с которой не нужно говорить после ужина, обильно приправленного специями, а нужно только взять ее голову и целовать, раздевать, ласкать. Хрупкая купленная голова в обрамлении чужих ладоней – словно голова монарха во время коронации или голова человека, к которой тянутся руки душителя, – об этом я думал, глядя на качавшиеся в полутьме самолеты в комнате малыша Эухенио в ночь, когда умирала Марта Тельес. Наверное, самолеты все еще там – висят, охраняя его сон и готовясь к еженощному бою – утомительному ночному бою, фантастическому бою крошечных самолетов, подвешенных на нитках. Инертное (или величавое?) покачивание. («Завтра – тебе в удел отчаянье и смерть».)