— А знаешь, про тебя такие слухи ходят, даже в нашей тьмутаракани. Говорили, что ты полный отморозок, а ты нормальный парень.
Эней подал ей руку, помог сойти с колеса.
— Поехали домой. Завтра рано вставать.
Это была её квартира. Бабкино наследство. Светлана поселилась тут, ещё когда баба Лиза была жива и ходила сама. Сбежала от матери.
Мать пилила, требовала зубрить, сидеть носом в комп, чтобы потом поступить в институт, найти карьерную работу, попахать там и выслужить чипованую пластиночку на цепочке — иммунитет. Светлане было на пластинку наплевать. Она была сообразительная девочка и, когда ей хотелось, могла хорошо учиться. Но ей было скучно и неинтересно в школе. Будущее представало серым, расписанным до буковки — и вроде бы так было правильно, но Свете хотелось чего-то ещё. Она читала книжки под партой. Сначала было интересно, потом она обнаружила, что они все похожи. Перешла на моби — тоже все одинаковое. Бабка, когда приходила к ним с матерью в гости, ворчала, что старые фильмы были лучше. Мать начинала возражать, они ссорились, мать кричала: «Да что вы, мама, цепляетесь за всякое старье!» Бабка хлопала дверью, уходила. Потом мать ей звонила, мирились — до следующей ссоры.
Мать работала в большом универмаге, товароведом. Бабка, пока на пенсию не вышла, была медсестрой в больнице. Всю жизнь там отпахала. Когда Светкины бесконечные тройки и легкомыслие доставали мать, та начинала кричать, что непутевая дочка всю жизнь будет вламывать, как бабка — и разве что деревянную блямбу в ухо заработает. Дочка это пропускала мимо ушей. Бабкины рассказы про работу ей нравились. Там было что-то… настоящее. Когда даже любимые рактивки стали вызывать скуку, Светка совсем расстроилась. Ей было пятнадцать, она ходила на танцы, потом девчонки гуляли с мальчиками, были первые поцелуи, первые обжимания, первый торопливый секс… сначала расписуха, но скоро тоже приелось. Да и пацаны все стали не такие, как в детстве, когда гоняли в казаки-разбойники, не поговоришь запросто. Взрослеть не хотелось, хотелось назад, строить компанией волшебные страны, читать «Маугли», играть в «штандер» и гонять на велике.
Как-то шла домой из школы кружным путем, забрела во двор библиотеки. Там валялась куча старых, ветхих, по листкам рассыпавшихся книг — списывали. Вытащила из кучи толстый том без обложки, без первых страниц, раскрыла на первом попавшемся месте…
«— Но молю вас, сударь… — продолжал Арамис, видя, что де Тревиль смягчился, и уже осмеливаясь обратиться к нему с просьбой, — молю вас, сударь, не говорите никому, что Атос ранен! Он был бы в отчаянии, если б это стало известно королю. А так как рана очень тяжелая — пронзив плечо, лезвие проникло в грудь, — можно опасаться…
В эту минуту край портьеры приподнялся, и на пороге показался мушкетер с благородным и красивым, но смертельно бледным лицом.
— Атос! — вскрикнули оба мушкетера.
— Атос! — повторил за ними де Тревиль.
— Вы звали меня, господин капитан, — сказал Атос, обращаясь к де Тревилю. Голос его звучал слабо, но совершенно спокойно. — Вы звали меня, как сообщили мне товарищи, и я поспешил явиться. Жду ваших приказаний, сударь!
И с этими словами мушкетер, безукоризненно одетый и, как всегда, подтянутый, твердой поступью вошел в кабинет. Де Тревиль, до глубины души тронутый таким проявлением мужества, бросился к нему.
— Я только что говорил этим господам, — сказал де Тревиль, — что запрещаю моим мушкетерам без надобности рисковать жизнью. Храбрецы дороги королю, а королю известно, что мушкетеры — самые храбрые люди на земле. Вашу руку, Атос!
И, не дожидаясь, чтобы вошедший ответил на это проявление дружеских чувств, де Тревиль схватил правую руку Атоса и сжал её изо всех сил, не замечая, что Атос, при всем своем самообладании, вздрогнул от боли и сделался ещё бледнее, хоть это и казалось невозможным.»
…и пропала. Она дочитала до конца главы прямо там, присев на бордюр рядом с кучей книг. Читала бы и дальше, да подошла пожилая библиотекарша, помнившая Светку ещё с тех пор, как та ходила сюда чуть ли не через день.
До дому едва дотащилась — три книжки, одна толще другой, растрепанные, с выпадающими страницами, не влезли в сумку, пришлось нести в руках. Так у Светки появилась тайна. Она влюбилась в мушкетера с благородным и красивым, но смертельно бледным лицом.
Бабка умерла. Светлана совсем переехала в её квартиру, хотя в социальном регистре осталась по материному адресу. Теперь мальчишки могли приходить к ней открыто и пыхтеть в её кровати более вдумчиво и тщательно, не опасаясь, что мать войдет без стука и отоварит мокрым полотенцем по голым ягодицам. Потом подружки подсказали, что гораздо интереснее иметь дело с более взрослыми, опытными и денежными мужчинами. Но никто из них — мальчишек и мужчин, спавших с Гренадой за деньги или так — не вошел в её сердце: оно было полно суровым и бледным Атосом. Светлана смотрела на них и понимала, что таких, как мушкетеры, больше не делают. Тогда она начинала воображать себя Миледи — той, молодой, на которой Атос женился. Только она была бы умнее и рассказала Атосу про клеймо — примерно так, как рассказала Фелтону, чтобы он считал её невинной жертвой, а не преступницей. Можно было бы даже уговорить его убить лилльского палача — зачем такому гаду жить?