Костя улыбнулся.
— Есть, леди М.
Вечером чрезмерно отмытый «рено-шариот» покидал город. Антон увозил флешку с рассортированной информацией по штабу и проектом финансовой аферы. Костя — вакуумный контейнер с запеченной в шоколаде курицей. На Игоре была новая куртка взамен порванной господином Таленом и сожжённой в утилизаторе Алекто. «Леди М». достала её из какого-то очередного ящика на чердаке, стряхнула пыль и сунула в гладильный пресс на стиральной машине. Куртка — серая, льняная, нарочито домотканая и мешковатая, модная пять лет назад — пришлась как раз по размеру и по росту.
Эней увозил только то, что можно увезти в голове и в сердце — но мир, весь день яркий, в его глазах опять выцветал — и не потому, что краски заката соскальзывали с серых камней.
Интермедия. Ветер с запада
Кухня, как и сама квартира, кажется, вываливалась в пятое измерение. Поскольку внутри по ощущению была длиннее стены, вдоль которой шла. Госпоже Льютенс это бы понравилось.
Саму кухню госпожа Льютенс тоже наверняка одобрила бы. Чисто, светло, просторно, прекрасный обеденный, он же рабочий стол, два терминала, кухонные принадлежности знают свое место. И кресла с широкими подлокотниками ей бы тоже пришлись по вкусу. И английский сине-белый фарфор в шкафу. И такая же — сине-белая, слегка разбавленная тёмным тёплым деревом гамма самой кухни. Да, если бы не паркетный пол, весь этот уют вполне мог бы располагаться в Ниме, а не на московской набережной.
Хозяин кухни и квартиры как раз оторвался от терминала, потому что хлопнула входная дверь. Король вошел, поставил на стол пакет с молоком, и плюхнулся в ближайшее кресло.
— Что нового у якобинцев? — поинтересовался Габриэлян.
— Всё как обычно. Какие-то канадские швыцеры продали нашему коллективному хану Кучуму технологию по наноприсадкам. Будет скандал. Да, сводку по Франции отложи. Там всё поехало. Вчера ночью в Ниме прямо на улице зарезали тамошнего смотрящего, не помню, как его, ещё с Литтенхаймом корешился…
— Талена.
— Ага.
— Кто?
— Роршах его знает. Сначала все молчали, к концу дежурства, наоборот, уже шестеро вызвавшихся. Голову подбросили в римский амфитеатр, пижоны. Не то местная старшина, не то кто-то под них маскируется. Так что сводку делать смысла нет, там щас пойдет выяснение отношений.
Габриэлян кивнул.
— Вообще-то, если Талена, то это нам, скорее на руку. Они будут выяснять, чья работа, может быть, попробуют провернуть под это какие-то централизующие реформы, региональные власти — и старшие, и особенно люди, встанут на уши… Да, это могут быть и наши.
— Ты в Ниме бывал?
— Да. Там рядом с городом такой римский акведук — просто счастье моё. И город красивый. И готовят неплохо. Но странно.
— Что, например?
— Курицу в шоколаде.
Интермедия. La Scorta
Графа де Сен-Жермена считали старейшим из ныне живущих — совершенно несправедливо. Во-первых, из известных старших раньше всех увидел свет советник при императоре Японии господин Фудзивара но Митидзанэ, в большом мире использующий имя Уэмура Рэдзи. Фамилию господин Фудзивара некогда взял в честь деревеньки Уэмура, при храме которой он долгое время обитал как genius loci,[92] могучий и нерасположенный к чужим. Деревень же таких в Японии столько, что иметь фамилию «Уэмура» было весьма удобно тому, кто скрывался. Теперь же надобность в скрытном образе жизни отпала, но господин Уэмура по-прежнему полагал себя чем-то вроде духа-хранителя — разве что отвечал он теперь не за одну горную деревушку, а за Острова и Берег. А новое имя любил — оно, в отличие от прежнего, данного другими, было именем победы, а не долгого поражения.
Итак, во-первых, старейшим из ныне живущих был господин Уэмура, бессменный Левый Министр императора Японии, а во-вторых, кроме него, даже в Европе еще двое возрастом превосходили графа. Но этим двоим большая политика была неинтересна. Сколько же неучтённых старших обитает в Китае, Тибете, Центральной Африке и глуши Латинской Америки, и есть ли среди них господа, видящие луну уже восьмое столетие — это мог сказать только тот, с кем граф давно уже не желал общаться ни в каком виде.
Тем не менее репутация старейшего привязалась к нему — а всё оттого, что, будучи молод и глуп, он из пустого тщеславия наследил в истории. А потому, в отличие от собеседника и партнёра, был не только фольклорным, но и литературным персонажем. «Графиня, ценой одного рандеву…» Партнёр, впрочем, попытался бы в такой ситуации стереть из мира самую память о том, что такая опера некогда существовала. Господина де Сен-Жермена же ситуация, скорее, забавляла. Как и тщательно распускаемый партнером слух, что он, де Сен-Жермен, не дворянин, а вовсе бакалейщик. Как будто для представителя «божественного народа» может что-то значить различие между воинским и торговым сословием у каких-то окраинных варваров.
Мелкий гравий хрустел под ногами. По дорожкам Версаля даже старший не может ходить бесшумно — а господин Уэмура вдобавок носил лаковые гэта по моде 17-го столетия. В высокой черной шапочке чиновника первого ранга, в белоснежных хакама и златотканой катагину, господин левый министр, смотрелся неуместно среди аккуратно подстриженных «живых изгородей» Версаля. Граф де Сен-Жермен в современном костюме выглядел куда естественней. Впрочем, гостя вряд ли беспокоили такие мелочи. Встречи на чужой территории всегда сопряжены с неудобствами.
— Фонтаны Версаля, — сказал граф де Сен-Жермен голосом экскурсовода. — Чудо инженерной мысли 17 столетия. После реконструкции мы решили не замуровывать систему подземных коммуникаций — сделали прозрачные стены. Сначала туристам будут показывать фонтаны в работе, потом проведут под землю.
Господин Левый Министр вежливо улыбнулся.
Они сделали ещё поворот — и вышли к фонтану, за которым открывался вид на дворец. Бронзовая Латона простёрла в их сторону жезл.
Сен-Жермен подозревал, что Латона понравилась бы господину Левому Министру значительно сильнее, будь на ней побольше патины, в фонтане — побольше кувшинок, ряски и прошлогодней листвы, а открытого пространства вокруг — наоборот, поменьше. Граф улыбнулся. Версаль был так роскошно помпезен, так откровенно не собирался соответствовать принципам ваби, саби и тем более югэн, что радовал бы душу своей непосредственностью, даже если бы не был Версалем.
Он вспомнил, как турецкий посол, увидев сады, воскликнул: «Аллах посылает неверным на земле то, что обещает нам лишь на небе!». Да, от господина Уэмуры не приходится ждать столь яркого проявления чувств. А вот планировку он оценить может. Английский парк — это парк. Французский парк — это город. Аллеи — улицы, газоны — городские кварталы. И все — от комбинаций цветов и травы до множественных отражений в дробящейся воде — подчинено единому видению, организовано вокруг невидимой точки, на которой в глубинах дворца стоит вполне видимая королевская кровать. Архитектор Ленотр, планируя Версаль, взял за образец Рим, его трёхлучевое устройство. Только это был Рим правильный, Рим упорядоченный, Рим, существующий сам по себе и нуждающийся только в косметическом уходе.
Они обошли фонтан и двинулись прочь по другому «лучу».
— Разве современным средствами нельзя было устроить то же самое быстрее и дешевле? — спросил господин Уэмура.
— Нет, — покачал головой Сен-Жермен. — Современными средствами это бессмысленно устраивать. Конечно, система резервуаров не так надежна, как римские акведуки, но, если содержать её в порядке, она может жить столько, сколько живем мы. Современные механизмы с тем же временным запасом будут работать хуже, стоить дороже — и потребуется новый Ленотр.
— Для европейцев, — только старшему была заметна легкая рябь раздражения в интонациях господина Левого Министра — «современное» значит «лучшее». Как приятно говорить с теми, кто понимает суть вещей.
— Это не совсем так, — улыбнулся Сен-Жермен, — для европейцев «лучшее» значит «лучшее». Это лучшее может быть старым, как здешние резервуары. Или новым — как здешние системы биоконтроля.