— И как именно отблагодарить?
— Ну… дать вам воспользоваться моим состоянием, например.
— Вы не выглядите беспомощным.
— Это только с виду. На самом деле я ощущаю влечение к вам — и ничем, совершенно ничем не могу себе помочь…
— Как именно не можете? — поинтересовалась финка.
— Да никак. Совсем никак. Я даже напиться в бубен, как наш друг, не могу — физиология.
— А других физиологических отличий у вас нет?
Они прошли уже квартал, финка (имя у нее как-то уж совсем не походило на человеческое) двигалась вполне целеустремленно, и Игорю было интересно, а куда это они идут.
— Нет. Существенных.
— Ну, тогда мне остается только проявить милосердие.
Как выяснилось, идут они на стоянку такси, а там уж едут на Морскую, в гостиницу, где поселилась Инкери. На первом этаже был бар, но они не стали злоупотреблять: по коктейлю с джином и соком питахайи. Коктейль был розовым, и запах его — тоже… каким-то розовым. Игорь поцеловал финку, пока запах не выветрился. Она была из тех женщин, которым идет лёгкое опьянение. И вообще ей все шло. Самое славное дело, когда близость не вызывает неловкости. Как зайти на танцплощадку в чужом городе и после двух трех туров болтать с партнером о всяких пустяках.
А впрочем, называть ли это близостью — он ещё не решил. Когда Андрей ещё рассказывал анекдоты, он выдал и такой: «А вы знаете, як москали кажуть на наше шалене кохання? — Як? — Палавая бли-и-и-изасть». Чем тоньше и противнее тянуть это «и-и-и-и», тем смешнее. Впрочем, Инкери всё равно не поймет. И про «и», и про «кохання». У них, наверное, слово для любви весомое, основательное, метра на три в длину. Во всяком случае, ничем более коротким он не мог обозначить то, чем они занимались в её номере на третьем этаже. Кажется, он её немножко напугал. В сфере пола его физиология сделала странный скачок: собственные ощущения притупились настолько, что воздержание давалось совершенно безо всякого труда, но ощущения партнерши били в голову не хуже паров «хрусталика». И если появление правильной женщины накладывалось на чисто эмоциональный голод, как сегодня или как тогда, в Гданьске… Андрей, Костя и Тоха — замечательные парни, и других друзей, других братьев он себе не желал. Но есть в душе дыра, которую они не могут заполнить. Ничего не попишешь.
— Что с тобой? — спросила Инкери потом, когда они курили вместе. Хорошо так спросила, без сентиментальности, по-деловому.
— «После соития все животные печальны», — ответил он цитатой.
И даже тут он угадал.
— Рraeter mulierem gallumque.[100] Кстати, ты похож.
— Но я же печален, — заспорил он. — И кстати, на кого именно?
— На петуха. Если бы ты был женщиной, я бы заметила.
— Нет, я всё-таки печален, — одной рукой он обнял Инкери за плечи и лёг. — И какого чёрта я печален?
Может быть, ещё через полчаса зажужжал компьютер Инкери.
— Это твои. Интересуются, что у меня там за чёрная дыра. Кто ни пойдет, все пропадают.
— Скажи: я уже иду, — он нащупал на прикроватном коврике штаны, вытряхнул из них трусы, потом уронил все это и снова потянулся к Инкери. — Нет, не иду. То есть, иду, но часа через полтора.
В конечном счете ушел он утром, хотя и затемно. На метро добрался до порта, забрал «Полонию» и вернулся на Фонтанку.
На что спорим, сказал он себе, швартуя «Полонию» во дворе — Костя сидит на кухне и курит.
Костя сидел на кухне и курил.
— Как Андрей? — спросил Игорь.
— Проблевался, чтоб его. Теперь просто спит. А ты как?
— А я — нормально, — резко ответил Игорь. — Я — лучше всех.
— Кофе будешь?
— Буду. И не говори больше ничего.
— А я и не собирался.
— Нет, ты лучше скажи, как я буду кофе, если ты высосал всё?
— Я сейчас ещё забацаю.
Одна из дверных ручек щелкнула. Из своей комнаты выбрел Андрей. Мутными глазами уставился на Игоря, пробормотал: «Привет» и прошатался в ванную.
— Лучшее средство от депрессии, — сказал Игорь. — Похмелье.
Андрей долго плескался, и выбрался из ванной уже больше похожим на обитателя этого света.
— Кофе есть?
Костя молча поставил перед ним чашку. Поскольку, пока Андрей возился в душе, они с Игорем успели заварить и разлить ещё одну турку — командиру достался кофе с самого дна — крепкий, густой и горький. Цедя его сквозь зубы, Андрей даже глаза прикрыл.
— Завтра, — сказал он, ставя, наконец, чашку на стол, — я еду в Екатеринбург.
— Ты считаешь, что Финского залива между вами мало? — поинтересовался Игорь. — Нужен континент?
Эней вперился в чашку, словно гадал на кофейной гуще.
— Ты так затрахался, что забыл, какие у нас дела? — спросил он наконец.
— Затрахался я. А у тебя послезавтра визит к тому типу, чьи инструкции ты не читаешь.
— Значит… — Эней зажмурился и сжал ладонями виски. — Я еду в Йомсбург сегодня…
— Один не поедешь, — припечатал Костя. — Тоху возьмешь. Для связи и подстраховки.
— А я и собирался… Визит перенесём на конец недели. Я там больше двух суток не задержусь. А вы пока свяжитесь с леди М, вроде она уже должна была договориться со своим безумным учёным.
— Прага, Хэллоуин… — Игорь потянулся. — Вы придумали себе костюмы, ребята?
Существует в Екатеринбурге городская легенда, что тамошняя Цитадель — это бывший небоскрёб коммунистов, называемый в народе попросту «член партии». Александр Винтер, будучи инженером связи, неоднократно держал в руках техническую документацию по Цитадели и знал, что от прежнего «члена партии» остались только подземные этажи — здание в 2060-х годах было перестроено полностью. Впрочем, и новый его корпус выглядел вполне… фаллически. Что, вероятно, льстило самолюбию обитателей.
Правда, комплексы ночных хозяев Екатеринбурга занимали Винтера гораздо меньше, чем назначенное на сегодня рандеву с человеком, который в присланном вчера письме извинялся за взятую почитать и без вести унесённую книжку о Сакамото Рёме.[101] Дело в том, что Винтер прекрасно помнил, что подарил эту книжку. И прекрасно помнил, кому именно. И появление его — с книжкой или без — в городе, скорее всего, грозило крупными неприятностями обитателям бывшего партгнезда. Или не грозило — потому что если он на охоте, он бы не стал писать и просить о встрече.
— Ты чему так улыбаешься? — спросил откуда-то сбоку голос, очень похожий на его собственный — особенно сейчас, когда «мистический брат» повзрослел.
— Да разве на этот чёрный обелиск можно смотреть без улыбки? — ответил Винтер. — Помнишь ту короткую главу в «Моби Дике», где рассказывается, из чего именно делают фирменный плащ резчика ворвани? Вот смотрю на этот архитектурный болт — и каждый раз её вспоминаю. Привет, — он развернулся к Цитадели задом, к пришедшему передом.
— Самое уродливое здание Европы — екатеринославская Цитадель, — сказал Эней. — Тут вашим с нашими не тягаться.
— Мы, считай, Азия.
— А самое уродливое здание в Азии, говорят, цитадель в Омске. Только она ещё и красная.
Они пошли рядом по набережной, мимо театра. Совершенно одинаковой масти шатены с похожим овалом лица и похожими чертами, только у старшего — более выразительными. Даже одежда одного фасона: на обоих просторные плащи, носимые, видимо, из принципа незастегнутыми, у одного — серый, у другого — пепельно-коричневый; под плащами — тёмные тёплые свитера и чёрные брюки прямого покроя. Любой встречный подумает: братья на прогулке.
— Как дядя Миша? — спросил «старший брат».
— Погиб, — Эней протянул ему свою планшетку. — Прочитай.
Винтер минуты три смотрел в экран. Потом закрыл глаза. Постоял.
— Ну и что ты собираешься делать?
— Как и сказано в завещании — сколачивать новый Орден. С Алекто я уже поговорил. Знаешь, а ведь вы почти знакомы — у её матери была «станция подземки», а ты работал в двух шагах. У тебя ведь тоже были идеи по организации и связи?
— Были, были… — сказал Винтер. — Очень страшно всё-таки.
— Волков бояться… — Эней посмотрел в сторону «чёрного обелиска». — Какого лешего? Пусть они нас боятся, Саня.
Винтер хотел было сказать, что когда есть семья, люди за которых отвечаешь… но промолчал. Что-то не так было с братцем. Что-то там случилось в их карбонарских подземельях — помимо… смерти дяди Миши.
101
Японский политический деятель 19 века. Сторонник модернизации страны, создатель первого японского торгового картеля. Вдохновитель роялистского антисёгунского альянса княжеств Сацума и Тёсю. Автор проекта мирной передачи власти от сёгуна к императору — т. н. «Восьми статей».