Каково же было его удивление, когда двое его заклятых врагов показались в дверях зала. Аль Баян в худом халатике, но всё ещё при своих волшебных перстнях и чёртов поэт, который корчил из себя благородного паиньку, а сам ударил в спину!
Тут барон поймал себя на мысли, что кто-то в его голове с негодованием всё комментирует от третьего лица.
Они не знают, что это я. Капюшон слишком хорошо скрывает лицо, балахон слишком чёрен. Они считают меня демоном или чем-то подобным.
— Приветствую, мой милый друг. Жаль, что мы встречаемся вот так вот.
Барон дрогнул, а вместе с ним дрогнули и многочисленные его слуги.
Как они узнали?! Этого не может быть! Они просто тычут пальцем в небо.
— Может, так бы оно и было, если бы я не умел читать мысли. — Аль Баян виновато пожал плечами.
— Не ври, старый, — Встрял поэт, — этот безумец уже сам не понимает, когда говорит в мыслях, а когда — вслух.
Ничего, ничего… И что с того, что они знают? Ты всё равно хотел забрать кисть силой!
— Но тебе не придётся этого делать, если ты выполнишь одно условие. — Сказал чародей, с жалость взглянув на Эдварда. На бароне не было никакого балахона и капюшона. Он стоял перед ними почти полностью голый, в жалком рванье, его воспалённые глаза не могли и секунды задержаться на чём-то одном, а руки дрожали, как у последнего пьяницы. Барон всё время говорил сам с собой, будто его никто не слышит.
— И с чего это мне вас слушать?! — Выпалил Эдвард, клацая зубами и разбрызгивая слюну. — Ты обещал, что я смогу стать Великим художником! Я возьму то, что моё по праву. Я лучший человек в мире. Главный человек. Только я достоен кисти!
— Конечно. — Тихо согласился поэт, с опаской косясь на тупые лица приспешников Эдварда. Барон настолько переусердствовал с магией зеркала, что его слуги почти полностью лишились рассудка от долгого рассматривания отражения собственной души. — Только я неплохо фехтую и Аль Баян дал мне волшебный перстень, — Илиас поднял правую ладонь, на указательном пальцем которой красовался громадный аметист.
— Да и сам я ещё кое-что могу. — Аль Баян потянул руки и засучил демонстративно рукава.
— Потому, чтобы лишний раз не рисковать, лучше прими наше маленькое условие. — Довершил поэт.
Они наверняка хотят меня обмануть… А как иначе? Они загнаны в угол, это их последняя уловка, убей их! У тебя много людей, ты задавишь числом!
— Но зачем тебе это? — Спросил поэт.
— Если наше условие настолько легко исполнить, что тебе, милейший друг, и пальцем шевелить не придётся!
Эдвард уставился на бывших товарищей звериным, страшным и яростным взглядом, будто надеясь, что они умрут тут же от страха, но в ответ он ничего кроме лёгкой жалости не получил, а потом через силу из себя выдавил:
— Давайте своё… Условие.
— Откажись от мести. Я знаю, Эдвард, что предал тебя. Я знаю. В тебе было что-то хорошее, и не раскрой я в ту ночь всей правды Аль Баяну, может, ты бы и стал другим со временем и нашими стараниями, но сейчас я вынужден просить тебя просто не мстить нам. Ты получишь самую большую власть, которую можно здесь найти. Что же ещё нужно?
— Согласен!
Они идиоты. Как только кисть попадёт мне в руки — я изничтожу этих сопляков, превращу в пыль и прах, чтобы каждый знал, что будет, если соврать Пророку, или, не дай бог, предать его!
Аль Баян и Илиас украдкой переглянулись, кивнули друг другу. Поэт достал из-под руки сахарницу, в которой лежала кисть, и маленькими шажками двинулся в сторону Фон Грейса, который в этот момент больше напоминал собаку, жаждущую кусок мяса, а не человека. Поэт протянул посуду Эдварду и тот рывком выдрал её из его рук.
Эдвард фон Грейс снял с сахарницы крышку и увидел свою великую судьбу. Грязными пальцами он впился в древко кисти и трясущейся ладонью вынул её из сахарницы. Саму посуду тут же отбросил в сторону, где она с грохотом и разбилась.
По его телу пробежала лёгкая дрожь, а нутро наполнилось чем-то наподобие эйфории! Да, Великая кисть выглядела как самая обычная кисточка, но Эдвард чувствовал, что держит в руках что-то настолько могущественное, что действительно сейчас является центром вселенной. Является тем, чем всегда так рьяно желал быть!
И по какому праву ты претендуешь на меня?
Раздался гулкий, доселе не знакомый голос в его голове.
А кто, если не я? Неужели ты не знаешь об Эдварде фон Грейсе, человеке, которому уготована великая судьба? Весь мир в моей голове и слушается одной лишь моей мысли! Кто, если не я?
Я, к своему стыду, не слышала об Эдварде фон Грейсе, человеке, которому уготована великая судьба. Раз ты так силён, то будь добр сотворить обычный пустяк — силой мысли проломи вон ту стену. Для такой могучей сущности, как ты, это не составит ни малейшего труда.
Эдвард ухмыльнулся и самодовольно посмотрел на каменную стену, представляя, как она разлетается вдребезги.
Но стена осталась стоять.
Эдвард сделал ещё одно усилие, на этот раз закрыв глаза и достоверно представив, как огромная волна огня не оставляет от треклятой стены и камня на камне, но, когда он распахнул веки, преграда всё ещё стояла на месте.
Сколько он не пытался уничтожить стену в мире, который существовал лишь по его желанию, но так и не смог. Вдруг он почувствовал, как исчезла эйфория, сменившись дрожью по всему телу.
Ещё один самовлюблённый эгоист с манией величия… Мне надоела потакать таким, как вы. Прощай. Сейчас ты увидишь свою великую судьбу.
Кисть в руке барона вспыхнула синим пламенем, Эдвард закричал, но не бросил своё сокровище, впившись в него, как в родного человека.
— Всё кончено! Она не твоя! Неужели ты этого не понимаешь?! — Кричал Аль Баян.
— Она моя! Моя по праву! — Кричал в ответ Эдвард сквозь слёзы боли. Его бил жар и холод одновременно, а синее пламя медленно ползло по его одежде. Уже обеими руками он держал кисть, чтобы не выронить. Его кожа оплавлялась на глазах, обнажая плоть и кости.
— Всё, хватит, я отберу её силой! — Не выдержал поэт и бросился к Эдварду, но бездумные слуги схватили его, стоило ему только сделать шаг. Барон хохотал и плакал в столбе синего пламени, разбрасывая во все стороны искры. Он горел уже полностью, обращался в пыль, но отпускать кисть отказывался, пока наконец костище не превратилось в мощнейший столб голубого огня, который взметнулся до самого пололка, а когда опустился и потух, то на полу уже лежала лишь горстка пепла, в которой рядом друг с другом ютились Великая кисть и осколок волшебного зеркала.
Хозяин осколка исчез, а вместе с ним и его сила. Ведь артефакт был дарован Эдварду и только ему. Сотня выживших селян не пришла в себя. Они медленно осели на пол и заснули, без шансов открыть вновь глаза. Весь рассудок, всё что в них было, давно впитало в себя и там же уничтожило зеркало.
Борян Аль Баян и Илиас стояли рядом посреди зала, полного трупов, и смотрели на пепел человека, у которого должна была быть воистину великая судьба.
***
Густой непроницаемый и холодный туман разрезала тонкая линия Мост Тысячи Висельников, что тянулся сквозь пространство и время. Люди шли по нему, прижимались друг к дружке в попытке согреться и спастись от пронизывающего до костей ледяного ветра. Все плелись, как во сне, уже не понимая, что вокруг происходит.
Впереди обоза шёл лис в своём человеческом обличье. Перед ним расступался туман, и путники могли двигаться дальше. Кроме свиста ветра и скрипа гниющих виселиц не было ни звука, который бы посмел нарушить здешнюю громогласную тишину.
Немногие дойдут до Аурелиона.
Данте шёл бок о бок с Шестиглазым Лисом, они долго болтали о разных вещях. Вот так уж вышло, что кардинал понял, что дорога закончится только тогда, когда бог наговориться. Было много пустяковых вопросов: так как проводника интересовали буквально все нюансы жизни его избранника, если так, конечно, можно выразиться. В один момент вопросы иссякли, и Данте получил право задать несколько своих, а у него их было три, как и заведено в хороших историях: