Мужество, говорит он, лучше всяких лечебных процедур-
29
В Большом доме Джи Уай мы развязываем поклажу, вытаскиваем пишущие машинки и снова принимаемся за свою привычную деятельность. В случае необходимости я могу обойтись одним карандашом и блокнотом, чтобы писать тексты листовок и учебников.
На противоположном берегу реки наспех сооружается новый лагерь. Слышен звон топоров и «боло», стук падающих деревьев. Впечатление такое, будто строится новое поселение где-то в лесистых районах штата Огайо в былые времена. Люди идут, сгибаясь под тяжестью огромных связок листьев «анахау», или несут длинные шесты для остовов вновь строящихся бараков. Раскачиваются на ходу подвешенные к поясу «боло». Одежда потемнела от пота. Линия снабжения пока еще полностью не восстановлена, но люди уверены, что она вскоре наладится. Действительно, через несколько дней мы опять получаем свой обычный полный паек, насколько вообще его можно считать полным.
Говорят, что новый лагерь будет долговременным, с дощатыми полами и стенами. Покинутый старый лагерь остался невредим: враги прошли лишь небольшое расстояние в глубь леса и вернулись восвояси, не дойдя даже до места, где притаился дозор. Но, поскольку старый лагерь находился близ всем хорошо известной тропы, более смелые неприятельские отряды могли бы легко обнаружить его. Здесь положение другое. Враг, говорят наши люди, никогда не дерзнет проникнуть так далеко в чащу лесов.
Люди поют за работой. Она кипит как здесь, так и во внешнем мире, ибо непрерывно приходят и уходят связные. Им безразлично, где находится наша штаб-квартира Мы — это некая неподвижная точка; меняется лишь окружающий нас мир.
30
В лагере заседает военно-полевой суд.
Судят одного из бойцов охраны по имени Ит, который всего две недели назад женился на одной из девушек-связных. Весь лагерь отпраздновал это событие, так как Ит пользовался популярностью. А теперь ему предъявлено тяжкое обвинение: дезертирство во время налета врага.
Когда несколько дней назад враг проник в чащу лесов, он находился в дозоре, посланном, чтобы выследить неприятеля. Он самовольно оставил свой боевой пост, сказав находившемуся рядом с ним бойцу, что у него разболелась голова, и вернулся в лагерь. Ит заявил, что у него началось головокружение и он опасался, что совершит какую-нибудь непростительную ошибку, если возникнет бой. Однако никто не сомневался в том, что он вернулся, чтобы в минуту опасности быть рядом со своей женой Анитой.
В лагере не слышно ни звука. На реке не полощут сегодня белье. Замерли и топоры. У очага в Большом доме сидят на корточках, согнувшись, двое дежурных, готовя обед; их тихий шепот едва заглушает легкое постукивание крышек на кухонных горшках. Мы сидим с Селией, делаем записи в наших блокнотах и прислушиваемся к окружающей нас тишине.
Ит не находится под стражей, его просто обезоружили. Он ветеран партизанской войны с японцами и говорит, что готов принять любое наказание, которому движение сочтет необходимым подвергнуть его. Но ему, естественно, не сидится. Он бродит по лагерю, из одного барака в другой, за ним следом идет Анита. Он заходит и садится на мгновение па верхней ступеньке каждого крыльца. Товарищи улыбаются и здороваются с ним, как будто ничего не случилось, но тут же отводят глаза.
Натянуто улыбаясь, он заходит в Большой дом, подходит к патефону Джи Уай, который он так любит заводить, и кладет на его диск пластинку. Это популярная песня «В отчаянии». Ее скорбные звуки навевают тяжелую тоску. Ит стоит, угрюмо слушая, затем снимает пластинку и осторожно кладет ее в сторону. Он уходит, ступая словно автомат. Вслед за ним идет Анита.
Заседание военно-полевого суда закончено. Сопровождаемые пристальным взглядом всех, трое выходят из барака, где заседал суд, и расходятся в разные стороны. Джи Уай приходит в Большой дом и, усаживаясь на полу около нас, говорит о решении суда. Приговор гласит: расстрел. Он должен быть приведен в исполнение немедленно. Это суровый приговор, но борьба вступает в решающую фазу, и от всех и каждого требуется соблюдение строжайшей дисциплины. В состоянии ли мы противостоять врагу в бою, если каждый боец станет сам себе командиром? Можем ли мы позволить себе быть гуманными в мелочах, подвергая опасности более широкие аспекты гуманности? Ит должен лишиться жизни, чтобы другие поняли, как за нее бороться.
Приговор будет приведен в исполнение в три часа. Старшинам всех бараков отдан приказ запретить всем покидать их после полудня. Застыв в тревожном ожидании. мы выглядываем и видим, как меж деревьев проходит отряд вооруженных винтовками людей с Итом посредине… Шагая в ногу с ними, он идет с поднятой головой. Они исчезают в густой листве у края лагеря. С замирающим сердцем отсчитываем время. Обрывистый залп гулко звучит в тишине.
Возвращаются бойцы команды, которой был поручен расстрел. На их глазах слезы.
31
Я обсуждаю с Селией, как нам вести себя в случае внезапного нападения врага па лагерь. Он может напасть на нас совершенно неожиданно, внезапно подвергнуть обстрелу. Такие случаи уже бывали. В такой момент некогда раздумывать, собирать пожитки или заботиться о безопасности друг друга, если вам вообще суждено остаться в живых и избежать плена.
Муж и жена, естественно, стремятся защитить один другого. Но мы включились в борьбу, чтобы сражаться за общее дело. В нашем движении в расчет принимаются лишь общественные интересы, а не интересы отдельных личностей. Мы договариваемся поэтому, что, когда наступит подобный момент, никто из нас не будет ждать и заботиться о благе другого.
Я гляжу на Селию и с ужасом представляю себе это нежное создание в руках врага.
Таковы решения, которые приходится здесь принимать.
32
В чаще лесов нет места приволью. Куда ни глянешь, всюду высится стена из деревьев, стена со всех сторон и даже сверху, где она прикрывает небо. На просторе перед тобою открыты горизонты, здесь же единственный простор — это тот, что заключен в твоем сердце.
Находясь в городе, живя открыто, но действуя в подполье, мы чувствовали себя придавленными, знали, что за нами следят. Из окон нашего дома мы пристально вглядывались в темноту улицы: кто это стоит там под фонарем на углу? Когда мы ехали в автобусе, то думали: сколько тайных агентов уселось между нами и входной дверью. Мы жаждали найти убежище в чаще лесов, где никто не следил бы за нами и не мог бы схватить нас.
Теперь мы находимся здесь, в чаще лесов, где никто не волен передвигаться как ему заблагорассудится. Никто не вправе прохаживаться по лесной троне. Лишь те, кто отправляется на задания, проходят беспрепятственно мимо дозорных патрулей, расставленных на внешней границе лагеря. Иначе могут возникнуть подозрения; к тому же по лесным тропам ходят и враги.
Порой, очутившись сами на троне, мы пробираемся извилистым путем сквозь заросли к реке. Переходя через нее, мы останавливаемся посредине, глядим на неожиданно открывшееся над нами небо, нежимся на солнышке, дышим на просторе вольным воздухом, любуемся голубой чашей неба. На мгновение мир раскрывается перед нами, а затем мы вновь забираемся в чащу лесов, словно испугавшись яркого света дня.
Невольно думаем о том, что когда-нибудь настанет время покинуть чащу лесов и вернуться на открытые просторы городских улиц.
Революционер, борющийся за свободу, меньше всех пользуется ею сам: он ощущает ее лишь в душе.