Нс как много нужно преодолеть, чтобы переступить эту грань в партизанской борьбе, которую ведут «хуки»; для этого нужно побороть даже больше, чем невзгоды, которые испытываешь на обычном поле брани. Тяготы, которые переносишь в рядах регулярной армии, носят преходящий характер, так как знаешь, что со временем тебя обязательно сменят и направят в тыл на отдых; если же не поешь вовремя или твой паек скуден, то знаешь, что стоящие за гобою могучие силы вскоре снабдят тебя всем необходимым и что поэтому твои лишения носят временный характер. Так именно обстоит дело в отношении сил врага, от которого мы спасаемся теперь бегством и который пребывает в лесной чаще лишь несколько дней, а затем возвращается в свои казармы, на свои койки и в свои столовые. Однако у нас все эти лишения и голод составляют неотъемлемую часть жизни. Поэтому одно из двух: или мы преодолеем все эти невзгоды, или же они одолеют нас; вот почему мы пересиливаем их и не считаемся с ними.
Сегодня я достиг состояния полного безразличия, которое порождает не оцепенение, а бодрость, — именно так обстоит дело в этой борьбе. Наконец появляются запоздавшие члены одного из хозяйств. Мы отправляемся по тропе, ведущей к югу. Поклажа кажется легкой, и на ум мне приходят мотивы всех песен нашего движения.
Дорога теперь легче. Мы ступаем по длинным, с изгибами, склонам, где между деревьями больше просветов и меньше поросли. Эти склоны похожи на просторные вестибюли с колоннами, слегка затуманенные мелким моросящим дождем. Вдруг дождь, словно равняясь на мое настроение, перестает, будто его вместе с мглою всосала в себя какая-то стихия наверху. Через колонны робко пробиваются лучи солнца, скользя по дрожащим, словно струны, дождевым каплям на листья.
В полдень мы выходим из постепенно поредевшего леса в открытую долину, носящую название Майяпис. Мы идем теперь, как это ни странно, по совершенно открытой местности. Небольшие круглые зеленые бугры, без единого деревца, окаймляют ровный проход, прорезаемый ярко-голубым ручьем, столь холодным, что у нас коченеют ноги.
Я гляжу на нашу колонну, на сгорбившиеся под тяжелой ношей и ступающие с неровными интервалами фигуры, словно это охотничья экспедиция, устало бредущая в неведомые, еще не открытые человеком края. Впервые вижу я всех нас, вышедших из царства тени, из-под прикрывающей нас десницы леса.
Враг, засевший где-нибудь на опушке леса, мог бы в упор расстрелять нас на этом открытом месте средь бела дня, а поэтому мы спешим вновь укрыться под покровом листвы.
После яркого света и вольного воздуха мы попадаем на тропы, мрачные как пещеры. Всю вторую половину дня пробираемся через густые заросли в джунглях, куда никогда не проникают солнечные лучи. Папоротники доходят нам до плеча, мы идем по грязи, которая никогда не сохнет. Я то и дело оборачиваюсь, чтобы не потерять Селию из виду, но вижу только ее голову и плечи, ее приподнятые локти, ее застывшее, усталое лицо, подобное цветку, плывущему ко мне по поверхности этого тускло-зеленого папоротникового моря.
Мы расположились в каком-то мрачном овраге, где вода течет маслянистой струйкой, как вдруг откуда-то спереди до нас доносится равномерный глухой звук ударов, будто кто-то стучит ладонью по туго натянутому барабану. Стук! Стук! Стук! Что это за незнакомый звук в лесу? Друг ли это или враг? Стук! Стук! Наконец мы догадываемся. Это «лусонг», выдолбленный комель бревна, в котором длинной деревянной ступкой толкут не очищенный от пленок рис. Да ведь там должны находиться наши товарищи! Воспрянув духом, мы поднимаемся, спешим, к вечеру выбираемся из царства влажной растительности и попадаем на небольшое плоскогорье, где расположилась одна из продовольственных баз.
Продовольственная база. Тропа, пролегающая вдоль высоких посевов маниока. Пустые бараки, ожидающие проходящих транзитом «хуков». Купание в каменистом ручье при свете ручного фонарика. Огонь очага в бараке и тепло от него, которое ощущаешь, сидя на корточках и клюя носом; убаюкивающее кипение риса в раскачивающемся над огнем котелке, горячая пища, спальный помост с жесткими бревнами и, наконец, глубокий сон.
55
Декабрь 1950 г.
Мы прибыли в мрачную зону леса, и притом в сумрачное время года. Наши бараки отделены друг от друга не пропускающей света густой порослью. Деревья шершавы и черны от времени, кругом разбросан валежник, ломающийся с глухим треском, когда ступаешь на него. С голых стволов спускаются длинные, уродливо торчащие разлапистые корневища. Плотные, с многочисленными шипами лианы, переплетенные, словно циновки, ползучими растениями, стелются с деревьев на землю и снова вверх, на деревья. Я без конца рублю эту завесу при помощи «боло», чтобы открыть доступ лучам солнца.
Но солнца нет. Сквозь листву видно лишь серое, тусклое небо, с которого стекают космы дождя. Рассветает поздно, а темнеет рано. Воздух пропитан холодной сыростью. Накрывшись одеялами, мы сидим на полу, скрестив ноги и ссутулясь над своей работой.
Чтобы помыться, спускаемся по крутому склону, осторожно ступая по небольшим выемкам, отмеченным прутьями, к тому месту на берегу, около которого ручей образует большую тихую заводь. Она темна, как омут, и вода в ней чернеет в своем безмолвии под увешанными гирляндами деревьями. Когда я нагибаюсь над ней, то мое лицо словно сплывает из ее мрачных глубин.
Позади нашего барака стоит старое, наклонившееся и тронутое гниением дерево. Некоторые его ветки обломились, голые сучья — в немой агонии. Дерево наклонилось настолько, что кажется, будто оно вот-вот свалится. Мысль об этом дереве преследует нас. Мне чудится, что оно свалится и сомнет нас своими черными ветвями, засыплет нас влажной ползучей трухой.
56
Каждое утро, услышав доносящийся издали звук, я выхожу из барака. В одном месте листва образует просвет и позволяет взглянуть па небо. Далекий гул в воздухе превращается в громкий рокот, но завесе из листьев мелькает тень, и, наконец, прямо над головой я вижу корпус самолета — этой чудеснейшей из машин птицей проносящейся над дикой местностью.
Над нашим лагерем пролегает маршрут ежедневных рейсов филиппинских гражданских самолетов, и я каждый раз пользуюсь моментом, чтобы взглянуть на них. Для меня это своего рода радостная мимолетная связь с внешним миром среди подавляющей своим мраком гущи леса.
Кто же они, что летают там так свободно в воздушных просторах? Праздные жены владельцев сахарных плантаций на острове Негрос, отправляющиеся в Манилу за дорогими покупками? Агенты банков, совершающие инспекционные поездки к клиентам и заемщикам? Китайские коммерсанты, спешащие на скупку леса и риса для спекуляции? Провинциальные военачальники, летящие по делам, связанным с кампанией против «хуков»? Представители американских нефтяных компаний, текстильных фирм, консервных предприятий, обследующие рынки? Политические деятели, направляющиеся в свой избирательный округ, чтобы укрепить там свои позиции? Магнат бизнеса, помещик, архиепископ, армейский офицер, иностранный инвестор, продажный политикан? Надменные гордецы, сильные мира сего и паразитические элементы.
В одно мгновение они покрывают в полном комфорте большее расстояние, чем мы можем преодолеть за неделю изнурительного перехода. Лесная чаща для них — просто унылая местность, через которую хочется пролететь как можно скорее. Кому из них придет в голову взглянуть на нее и представить себе, что за зеленым покровом скрываются выносливость, голод и страдания?
Но мои мысли привлекают не пассажиры, а сам самолет, столь ловко и красиво парящий в воздухе и с одинаковым успехом способный перевозить как спекулянта, так и крестьянина.