На этой дороге существует несколько пересечений, названных по номерам: третье, пятое, седьмое, девятое, в зависимости от расстояния в километрах от Фами. Поскольку здесь проходят «хуки», места эти охраняются войсками особенно зорко. Мы решаем поэтому пойти на дерзкий риск: пересечь дорогу на расстоянии всего одного километра от Фами, почти на виду у воинского гарнизона.
Солнце все еще палит на красном, как медь, небосклоне. Под кокосовыми пальмами жарко. Мы надеваем на плечи поклажу, и наши спины покрываются потом. В застывшем воздухе свисают побуревшие жухлые листья. А под свежими зелеными листьями гроздья кокосовых орехов. Ах, если бы мы только могли добраться до содержащейся в них прохладной жидкости! Но нам приказано лежать смирно.
Лежу и выглядываю на дорогу. Впервые за полтора года вижу вольный мир. Дорога проходит вдоль берега озера Лагуна-де-Бай, здесь нет никаких деревьев — лишь гладкая линия берега. Вдали видны ставные невода в невозмутимо тихой, сереющей глади воды, теряющейся в далекой дымке.
Кажется, на дороге никого нет, только старый, полу развалившийся грузовик ползет в сторону Фами. Гляжу как зачарованный на него, ведь я так давно их не видел. Слышу, как пыхтит двигатель, слышу каждый ход его поршней, тяжелый стон их разносится в воздухе, даже когда грузовик скрывается из виду.
Прямо внизу, у поворота дороги, стоит домик, заурядный филиппинский домик из листьев «нипа», с дынными и банановыми деревьями и примитивной бамбуковой изгородью. В домике все вымерло, хотя я пристально вглядываюсь, чтобы мельком увидеть хозяйку позади дома или ребенка, играющего во дворе. Ставни на окнах опущены, всюду немая тишина. Неужели все замерло на воле? А грузовик — это последний автомобиль в мире, следующий в свою могилу? Или же войска согнали всех в город, уничтожили все живое?
Я страшусь мысли окунуться в это открытое со всех сторон пространство. Обливаясь потом, хватаюсь за ствол и стебли, мечтаю вновь оказаться под прикрытием леса. Я находился в лесу так долго, что стал похож на дикаря, вышедшего на край царства дикой природы, очарованного видом городов и в то же время испытывающего страх перед ними.
День клонится к закату. На кокосовые рощи ложатся тени. Отдается приказ собираться в путь. С облегчением, но с пересохшим от сознания опасности горлом, встаем и разминаем затекшие ноги. Тропа ведет вниз, в сторону от дороги. С наступлением сумерек мы выходим из леса на открытую местность.
Настал час, когда солнце заходит, светло-зеленый небосвод постепенно затягивается синевой. Округлые холмы на фоне этого неба становятся темно-зелеными, а кусты и деревья вдоль полей принимают темно-оливковый оттенок и кажутся бархатистыми. Воздух прозрачен: ступаем осторожно и в полном безмолвии вдоль поросшей кустарниками полосы, словно опасаясь, что какой-нибудь звук нарушит всю эту тишину, как звон разбиваемого вдребезги тонкого стекла.
Мы пересекаем заросли травы, стараясь слиться с каждым кустиком. Наш авангард бежит впереди по перекрещивающимся гатям рисовых полей, согнувшись под тяжестью поклажи и взятого наизготовку оружия. Он исчезает в сумерках. Впереди дорога и, может быть, враг.
Дэвидсон, поглядывая на часы, дает нам знак следовать за ним. Стараюсь быть рядом с Селией. Пытаемся идти быстрее по гатям, но они узки и скользки, и одна нога все время оступается в грязь. Наша цепь нетерпеливо сбивается в кучу, и вот все мы уже находимся в воде, отчаянно рвемся вперед и барахтаемся в засасывающей нас грязи, доходящей до пояса.
Багрово-красные лучи заходящего солнца окрашивают воду в кровавый цвет, словно это наша кровь. Но вдруг лучи гаснут. В темноте оказываемся в бескрайней грязи и воде. Мы задыхаемся, ноги онемели от усталости; ступаем, пошатываясь, с трудом переводя дыхание.
Спотыкаюсь, падаю на какой-то вал, взбираюсь на — него; это твердый грунт. Селия карабкается рядом со мной. Я не вижу ее, но чувствую, что это она.
Впереди мелькают фигуры людей, темные тени на фоне ночного мрака. Хриплый шепот: «Билие, Билие!» («Быстрее, быстрее!»). Я иду теперь по твердой поверхности и удивлен, что очутился здесь. В обоих направлениях тянется тусклая серая полоса. Это дорога. Чья-то рука грубо хватает меня за рукав и подталкивает вперед. «Билие! Билие!». Я делаю еще два шага по твердой поверхности, а затем мои ноги оказываются вновь на рыхлой земле, и я бегу во мраке ночи, подальше от дороги.
Ищу Селию. Я всегда ищу Селию. Она там. Мы бежим вместе по проезжей дорожке у края открытой местности. Под звездным небом, впереди нас, виднеются темные очертания холмов. Дорога осталась позади, но мы не чувствуем себя в безопасности. Вражеский патруль может легко обнаружить нас здесь и истребить. На нашем пути залегли в засаде товарищи, однако город находится столь близко, что подкрепления врагу могут явиться в считанные минуты. Хотя нам всем и удалось благополучно пересечь дорогу, патрулирующие ее отряды могут обнаружить наши следы.
Несколько часов мы то идем, то бежим. Наша колонна разбрелась в беспорядке, люди сбиваются в кучки или отстают далеко друг от друга. Необходимо уйти как можно дальше. Вскоре выходим на ровную местность, на тропу, вьющуюся между высокими зарослями травы «когон».
Селии попадает в глаз колючка — опасность, подстерегающая каждого в этих зарослях. Это болезненно и опа по, так как колючка может проколоть глазное яблоко. Мы останавливаемся на первом открытом участке. Селия ложится, а медицинская сестра осторожно и ловко пытается удалить колючку.
Странная и мрачная живая картина. Окутанная тайной ночь, на фоне которой выделяется лишь бледное лицо Селии, вырванное из темноты лучом ручного фонарика. Никто не говорит. В тишине наш товарищ деликатно прикасается к глазу пострадавшей, действуя кусочком ваты, надетым на соломинку. Все молчат, затаив дыхание. Наконец кусочек ваты подносится к свету: на нем виден крошечный острый обломок. Свет гаснет. Мы вновь сливаемся с мраком ночи. Слышно, как строятся в шеренгу люди и продолжают свой поход в темноте.
До полуночи мы спешим. Уже восемнадцать часов, как отряд идет по тропе. Внезапно начинается резкий подъем на небольшое плоскогорье в кокосовой роще. Светит полная луна. Серебрятся листья на высоких пальмах, их стройные стволы кажутся выточенными из металла. Решено расположиться здесь на отдых. Колонна рассеивается в высокой траве. Устанавливаются навесы из «пончо», но никто не ложится под ними. У всех приподнятое настроение. Мы взбираемся на деревья и сбрасываем орехи. Всю ночь напролет бодрствуем, пьем кокосовое молоко, имеющее характерный привкус, весело разговариваем и хохочем при; свете луны.
104
В геометрии партизанской борьбы нет постоянных точек ни в пространстве, ни во времени. Человек в военной форме, вычерчивая циркулем круг на карте и говоря: «они здесь», представляет себе плоскость, на которой все располагается неподвижно и измеряется определенными величинами. Он не понимает, что чаща лесов это пространство, в котором каждая отдельная точка, где бы она ни была расположена, может быть скрыта от другой. Он не понимает, что существует такая, подлинно неизмеримая величина, как человеческая воля, которая не признает ни пространства, ни времени.
Враг провел линию в лесу, которая охватила определенное пространство, но нас не связывают никакие линии. Мы уходим все дальше от охраняемой врагом дороги, путая все его расчеты.
Занимается утро, но потускневшая луна все еще светится огромным диском на бледном небе. Мы уходим из рощи кокосовых пальм и ко времени полного рассвета оказываемся на холмистых предгорьях, заросших рыжевато-коричневой травой «когон» и усеянных темно-зелеными кучками карликовых деревьев. Это северо-восточная оконечность озера Бай. Под нами простирается открытая низменность. Меня страшит мысль, что мы беззащитны и нас видно со всех сторон.