Вот с этими-то людьми мы должны ужиться, чтобы спастись- В первое время лагеря «хуков» не раз подвергались налетам думагатов. Это приводило «хуков» в ярость. Командир одного из полевых отрядов отдал приказ истребить всех думагатов, но нельзя истребить людей, сливающихся, подобно их «анито»[67], с деревьями и камнями. Поэтому мы организовали их, насколько это возможно, обещав предоставить им землю и удобрения, школы и мединскую помощь. Во многих районах они оказываются хорошими союзниками, и лишь когда родовые предрассудки вступают в конфликт с требованиями, которые нам предъявляет современность, — этот союз терпит крушение.
Сколь необычно в чаще лесов единение людей, принадлежащих к разным эпохам, — думагатов, ведущих первобытный образ жизни, и «хуков», борющихся за передовые идеи.
Пробираясь вдоль реки, близ Инфанты, навстречу отряду службы снабжения, встречаемся с племенем думагатов. Их, пожалуй, всего человек тридцать, смуглых, низкорослых мужчин, женщин и детей со вздутыми животами, полуодетых или совершенно обнаженных. Тела их покрыты болячками и серыми полосками от золы, в которой они спят, защищаясь от холода. На каменистом берегу реки думагаты устроили навесы — сложенные в один слой и подпираемые прутьями листья; ныряя в воду, они бьют рыбу дротиками — куском проволоки, прикрепленным к резиновому шпуру, — своего рода дань современной технике.
Мои спутники боятся, что белый цвет моей кожи может стать для нас опасным. Думагаты могут распространить слухи, что я здесь, и привлекут внимание врагов. Авангард идет поэтому вперед, берет у думагатов неотесанный челн «банка» для перевозки «больного». Пряча лицо, забираюсь в челн, вернее, валюсь в него. Меня быстро переправляют по бурной реке. Выходя из «банка», я чувствую себя на самом деле больным после такой переправы. Но обмануть думагатов не удается: вот они уже бегут по берегу, горя желанием увидеть заболевшего белого человека.
Это дружественная нам община, ее люди в прошлом часто предупреждали наши лагеря о войсковых патрулях и операциях. Они сообщают нам, что тропа на Дарайтан все еще блокирована «большим множеством» войск.
С отрядом службы снабжения мы встретились на широком, похожем на морское побережье песчаном берегу с дюнами. Теперь у нас двухнедельный запас продовольствия из расчета нормального пайка. Если мы станем отсиживаться здесь и ждать, пока тропа не освободится, наши запасы могут совсем иссякнуть.
У нас старая карта. Раскладываем ее на песке. На всем пространстве к северу от Инфанты и к востоку от Сьерра-Мадре нанесено белое пятно с крупной надписью: «Неизведано».
Луис Тарук идет к вождю думагатов, величавому старцу со спиной, прямой как посох, который он носит с собой.
— Можно ли пройти отсюда на север в провинцию Булакан по восточному склону гор?
— Да! — уверяет старик.
За десять дней можно туда добраться. Через неделю мы сможем переправиться через реку Умирайю и оказаться в провинции Булакан. Когда картографы написали на карте «неизведапо», они не знали того, что известно думагатам. У Луиса в руках дробовое ружье, которым он хочет прельстить старика. Может ли он дать проводников, чтобы провести нас в Булакан? Старик не смотрит больше на ружье, он уже вдоволь нагляделся не него. Да! Да!
Итак, решено.
Однако у думагатов нет правильного представления о времени или пространстве.
106
В первый день нашего похода вода в реке, над которой мы идем, весело переливается солнечными бликами. Мы перехитрили врага и идем по местности, которая вряд ли находится внутри круга, очерченного циркулем на карте. Раскинувшаяся сводами чаща лесов гостеприимно вводит нас в свои потайные глубины.
Оба обнаженных проводника бегут впереди, неся на себе поклажу. Мы приветливо улыбаемся им. Вспоминаю старика, стоящего на камне посреди реки с дробовым ружьем, величавого, благословляющего нас поднятой рукой, словно он открыл какие-то сокровенные тайны. Мы машем ему на прощание.
Как непохожи тропы думагатов на тропы «хуков». Каждая малейшая особенность данной местности используется ими с выгодой; здесь нет ненадежных подъемов или спусков, а есть лишь удобные дорожки, которые не утомляют. То, что на наших тропах явилось бы препятствием, здесь становится удобством: какой-нибудь камень или корень превращается в удобную ступеньку. Мы идем не напрягая усилий, словно поезд, мчащийся по холмистой местности. Нам ни разу не приходится карабкаться на вершину какого-нибудь взгорья. Далеко к югу протянулись зеленые извилины Сьерра-Мадре — этот хорошо известный, отмеченный кружком на карте опорный пункт, откуда мы вырвались. Поворачивая в сторону от него, ныряем в зеленеющие неизведанные дали, и наш теперешний путь вытекает из пройденного ранее.
На сердце легко. Легковесны и наши вещевые мешки. По вечерам располагаемся на отдых близ реки, мерцают огни костров, разведенных у навесов из «пончо», окрашивая воду в ярко-красный цвет. Бодро перекликаются члены отдельных хозяйств, и мы засыпаем под шорох воды, переливающейся через камни.
Но это лишь начало. На третий день пошел дождь. Он гасит улыбки; мы уныло бредем, ссутулившись. Кажется, что вместе со скрывшимся солнцем исчезли и тропы, так как теперь приходится идти по каменистым выемкам, вымытым ручьями. Весь день взбираемся по камням, этим гладким, серым, как и нависшее над нами небо, уродам.
Некоторые начинают сомневаться в правильности избранного пути. Колонна останавливается. Луис и возглавляющий поход Дэвидсон заводят разговор с думагатами. Оба обнаженных проводника сидят с невозмутимыми лицами на корточках, опустив головы, ничего не отвечая.
Мы идем все дальше и дальше по пересеченной местности. Думагаты продолжают бежать далеко впереди нас.
На четвертый день находим поклажу, которую они несли, а потом бросили на камень у реки. Думагаты сбежали от нас.
107
Человек, заблудившийся даже в городе, испытывает волнение, потому что кругом все ему незнакомое, а следовательно, и ненадежное.
Когда мы с Селией расстались с широким, привычным для нас миром и вступили в незнакомую чащу лесов, мы не чувствовали себя брошенными на произвол судьбы, потому что были участниками великого движения, имеющего определенное направление и цель. Каждая трона в лесу вела нас к этой цели. Только когда на тропах и путях к этой цели выросли препятствия, мы стали испытывать волнение заблудившихся людей, почувствовали, что пробираемся вслепую сквозь чащу.
Наша группа, потерявшая ориентировку в незнакомой местности, где каждый поворот реки таит неизвестность, отражает в миниатюре все трудности нашей борьбы.
В каменистом ущелье толпимся, совещаясь, вокруг брошенной думагатами поклажи. Почему же они сбежали? Кто знает? Соскучились по своим семьям, испугались духов в далеких местах, почувствовали неприязнь к нам или старик просто обманул и предал нас?
Но не слышно ни одного тревожного возгласа. Нет паники, нет испуганных глаз, нет проклятий по адресу сбежавших. Аламбре только пожимает плечами, Рег слегка качает головой, а Дэвидсон водит пальцем по лбу. Они были назначены руководителями похода, и теперь все остальные ждут их решения.
Возвращаться мы не можем. Там враг, а кто знает, не донесли ли на нас думагаты? Запаса продуктов хватит на десять дней. По словам старика, до Булакана всего десять дней пути, а до реки Умирайи — семь. Нас девяносто человек, проживших долгое время в чаще лесов. Мы пойдем на поиски Умирайи.
Сказано смело. Но что еще остается людям, запертым в чаще лесов, у которых позади известная, а впереди — неизвестная опасность?
В девственных гористых лесах реки играют роль дорог. Это единственные пути, имеющие определенное начало и конец; они начинаются у горных вершин и текут в долины. Следуя по ним вверх и вниз по течению, мы идем по горам, словно по извилинам на стиральной доске. Только горы располагаются иначе; их вершины изобилуют искривлениями, изгибами, они разбросаны в невообразимом беспорядке; то же самое относится и к рекам. Однако если бы мы свернули в непроторенную чащу, то продвигались бы крайне медленно, совершенно вслепую. Вот почему мы следуем по течению рек.