Может быть, еще никогда раньше смерть человека не вызывала столько слез и горя. Но эти траурные дни были и великой школой, и мы вышли из нее более зрелыми. Мы познали в себе силу, силу и ответственность…
Через два месяца, в апреле 1924 года, меня внезапно отозвали с заставы и направили на курсы транспортного отдела ОГПУ на Фарфоровский пост.
Я недоумевал, почему послали именно меня? Особенных замечаний от командования не имел, по подготовленности и военной службе даже превосходил многих других. Потом махнул рукой: начальству виднее! Тем более что на курсах оказалось не так и плохо: кормят весьма прилично, деньги платят, и город рядом. Живи-поживай!
Но скоро эта безмятежная жизнь кончилась, и произошел крутой поворот.
2
Начальник курсов или толком ничего не знал или говорить не хотел, только взволнованно буркнул: «К Мессингу езжайте, быстро! Поняли?» Мессинг — полномочный представитель ОГПУ по всей огромной северо-западной области страны, член коллегии и один из организаторов ВЧК. Я знал только, что зовут его Станиславом Адамовичем. Требовательный, говорили, и суровый. Впрочем, его личность меня интересовала куда меньше, чем вопрос — на что я ему понадобился?
На заставе как будто все было в порядке. Ну, случился однажды прорыв вооруженной группы через границу на моем участке. Но это когда еще было, и разве только у меня одного такое случалось? У Матвеева на четырнадцатом тоже прорывались, и у Акимова на одиннадцатом какой прорыв был! Из рук выпустили. И ничего. Ругали, конечно, не без этого. Должность у начальника заставы такая, что на него, как на бедного Макара, все шишки надают. Полигонная, можно сказать, должность: как бы плохо ни стреляли, но снаряды, осколки и пули не минуют полигона. Так и начальник заставы тех лет — все по нему, прямо или рикошетом…
Меня тоже крыли, но после того было стоящее задержание, начальник отряда Август Петрович Паэгле месячным окладом из контрабандных фондов наградил.
На курсах учился плохо? Верно, было дело, я всю жизнь собак боялся и водить их отказался, но неужели из-за этого?..
Как ни вспоминал, ничего не вспомнил, за что бы мне такого ранга выволочку давать, но раз начальство вызывает, значит, где-то маху дал…
Пропуск был заказан, меня ждали, и кто-то провел в кабинет Мессинга. Он оказался тучным, хмурым, с бритой головой. Позади большого письменного стола, за которым он сидел, тянулась ширма — кровать там за ней, наверное, или диван для короткого отдыха в долгие рабочие ночи.
По-уставному представился.
— Садитесь. И расскажите о себе все, что помните.
— С чего начинать?
— Давайте с начала, как принято.
Мессинг слушал внимательно, не перебивая, и, видно, хорошо он меня изучил и знал лучше, чем я сам себя. Если забуду или утаю мелкий грешок, — напомнит. Знал он и мою учебу на курсах, и мое отношение к собакам, и самовольные выезды в город. Знал он и мою заставу и меня на границе. Возможно, для того на курсы и отозвали, чтобы без меня проверить, какие я следы на границе оставил?
Беседа затянулась, дружественная и строго деловая, умного и сильного наставника с еще серым, хотя и старательным учеником. Общий итог разговора, высказанный Мессингом, гласил:
— Мы вас изучали. Вы неплохой начальник заставы, но можете и потому обязаны делать больше. Вполсилы у нас не работают…
Вполсилы?! Боже мой, неужели эти непрерывные поиски, бессонные ночи, волнения и тревоги — работа только вполсилы? Я хотел что-то возразить Мессингу, может быть, рассказать о нашей работе, но мешки под глазами этого еще не старого человека, кушетка позади его письменного стола удержали меня. Нет, такому человеку об усталости и тревогах нечего рассказывать!
И Мессинг продолжал:
— Вам надо связаться с финскими контрабандистами и организовать завоз в Ленинград контрабандных товаров. В дальнейшем другое задание будет… Только не торопитесь и без моего разрешения ничего не предпринимайте. Но нельзя упускать весенний лесосплав, когда финские сплавщики, среди которых попадаются контрабандисты и даже агенты врага, будут за бревнами на наш берег переходить.
Тут бы и сказать Мессингу, что сама идея связаться с контрабандистами мне противна, неприемлема, но я так не сказал. Он подавил меня своей уверенностью, своей непреклонностью, и я ответил кратко — попытаюсь.
Потом один за другим в кабинет зашли Э. П. Салынь, заместитель Мессинга, немногословный и выдержанный латыш, и Шаров, начальник контрразведывательного отдела, порывистый, нервный и резкий, как я в этом после не раз убеждался.