Александр Геннадьевич Карнишин
В черном, черном городе…
Темнота
Моросило, как всегда в последнее время. Под ногами хлюпала жидкая черная грязь. От тротуара, с краю, где решетки стоков, поднимался пар, окрашенный невысокими фонарями в унылый желтый цвет. Справа тянулась длинная витрина очередного "Макдоналдса". Там, наклонившись над картонными коробочками и одноразовыми тарелками, что-то ели люди, которых никто не ждал дома на ужин. Я приостановился, глядя на аккуратную головку с пробором и толстой как полено косой. Девушка вдруг подняла голову и посмотрела мне в глаза. Заинтересованность? Испуг? Она тут же опустила голову, а мы уже шли дальше.
Дальше был вход в это заведение быстрого обслуживания, куда мы и завернули. У входа, приостановившись, я показал, мотнув головой в дальний угол:
— А вон та девушка мне улыбнулась…
— Которая из?
— Во-о-он, в самом углу.
Тут она снова повернулась испуганно, глянула в нашу сторону, и тут же отвернулась.
— Нет, — сказал Мишка. — Не в моем вкусе.
— Да, ладно тебе… Вкус тут у него… Якуточка?
— Нет, буряточка…
— Ну, и что?
— Не в моем вкусе…
— Свободная касса! Свободная касса! — заголосил очередной кандидат на какой-то песенный приз.
— Ты что будешь? — спросил я.
— Себе бери. Каждый сам за себя. Закон джунглей…
— Как знаешь… Мне "Биг тейсти"… Да, простой… И большой сок. Большой.
Мы отошли с подносами, направляясь в тот же дальний угол. Девушка опять испуганно вздернула голову и тут же отвернулась к стеклу витрины, за которой в желтом липком сумраке неуверенно и размыто двигались пешеходы.
— Вот, сюда, что ли?
— Можно и сюда. А что, есть какая-то разница?
— Не нуди!
— Так, говоришь, буряточка?
— А то я их не видел?
Мы открыли свои коробки с быстрой едой, и стали ее быстро есть, стараясь не уронить куски вялого салата с выползающим наружу соусом на брюки.
Девушка встала со своего места и, обходя нас по большой дуге, двинулась к выходу.
— Молодая. И фигура еще ничего.
— Нет, — сказал Мишка. — Не в моем вкусе.
— Ну и ладно…
Оно и в самом деле было как-то "ну и ладно". Сумрачно и устало. И желтый свет от витрин добавлял болезненной усталости.
— Так, что там у тебя на работе?
— На работе? — оторвался я от полосатой красно-белой трубочки, торчащей из высокого картонного стакана. — На работе нормально, вроде.
— А я думал — на работе у тебя что случилось… А чего тогда звонил?
— Ну, не виделись же давно, — я задумался, глядя на друга.
Действительно, а чего вдруг я ему позвонил? Обычно встречи назначал он. И встречались мы в пивных ресторанах, в кафешках разных. А тут вдруг я вытащил его, да еще шлепали потом по грязи впотьмах до этого "Макдоналдса". Впотьмах…
Вот оно.
— Миш, а чего все время так темно, а?
Может, он знает что-то? Все же "в верхах", "лицо, приближенное".
— В каком смысле?
— Ну, вот мы встретились с тобой — темно.
— Чудик, — солидно сказал он. — Это осень. Осенью всегда утром и вечером темно и противно.
— А днем ведь тоже темно?
— Днем мы все на работе, в кабинетах. Там свет горит. У тебя на работе свет горит?
— У меня горит.
Мы доели и отодвинули пустую тару в сторону. Переглянулись, и хором, как в детстве:
— А компо-о-от!
Сходили к кассе и взяли себе по пирожку с вишней. Я взял еще сока, а Мишка — кофе. Он был знатный кофеман, и мог каждый день пить его литрами. Кофе был горячий. Даже в тепле от него шел пар. И пах он правильно. Но я вечером предпочитал сок. Или пиво. Но уж никак не кофе.
— Так, что за дела-то?
— Понимаешь, тяжело что-то на душе у меня. Утром встаю — темно. Вечером с работы иду — темно. Чернота эта вокруг, грязь. Аж в груди болит, представь. Страшно почему-то. Вот и подумал сдуру-то…
— "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", — процитировал Мишка.
Посмеялись, посматривая по сторонам. Публика была какая-то серая и угрюмая. Никто не раздевался и не усаживался, как в ресторане, как бывало раньше. Все забежали только перекусить и опять бежать куда-то.
— Миш, смех-то смехом, но, правда, ничего у вас в верхах не слышно? Устал я без света, глаза болят.
— Давно тебе говорил, что надо очки купить.
— Очки, да, — кивнул я.
Он, правда, давно говорил мне об очках. Особенно заметны были проблемы со зрением рано утром и еще вечером, после работы, когда мелкий шрифт в книге или самый простой чек в ресторане я уже не мог прочитать.
— Ну, перекусили, теперь можно и поговорить? Или на улице потолкуем?
Я с тоской смотрел на улицу. Выходить туда не хотелось.
— Может, по мороженому, как в детстве?
— О! И я еще кофе возьму!
Мороженое было хорошим. Сладким, сливочным на вкус и не слишком холодным.
— Так, у тебя точно все в порядке?
— Миш, мне просто темно, понимаешь. Дышать темно…
— У-у-у… Если б ты знал, сколько сейчас с психозами у нас по больницам мается. Статистика просто страшная. Осень — она всегда такая. Обострения сразу всякие. И настроения в пару к этим обострениям.
— Иногда мне начинает казаться, что мы просто не доживем до солнечного света…
— Тьфу на тебя, дурак! Уж ты-то, с твоими двумя с половиной высшими образованиями и с твоим опытом…
— Да я понимаю, понимаю, но не могу никак с собой справиться. Вот сейчас домой идти — мне страшно. Такое ощущение, что небо вот-вот упадет на голову. Давит оно, понимаешь? Дышать тяжело.
— Понимаю. Сам солнце люблю.
Он помолчал, рассматривая мутную витрину, за которой как в аквариуме двигались какие-то фигуры. А для них, наверное, в аквариуме были мы, бесшумно разевающие рты.
— А если уйти? — спросил я совсем тихо.
— Что? — дернулся Мишка.
— Я говорю, а если уйти — может, там где-то есть солнце? За городом, далеко?
— Ну, ты даешь… Совсем распсиховался? Это тебе надо в Австралию ехать — там как раз весна. Скоро лето наступит. Там много света и тепла.
— За что нам такое, если где-то есть солнце и тепло?
— Ты не придуривайся, ага? За что… За "низачто". За осень. Осенью всегда так. И вообще — это наша Родина, сынок. Хе-хе…,- а вот смех у него в этот раз не получился.
— Миш, а может, что-то с Солнцем? Ну, ты же знаешь все, расскажи, а…
— Что с Солнцем, ну, что? Что с ним может случиться?
Действительно — что может случиться с Солнцем? Но мне все равно было страшно и как-то мутно от неопределенности. Вроде бы, все правильно он объяснял. Вот же, по календарю — осень. И грязь на улицах — потому что осень. И темно от того же…
— Миш, а что астрономы говорят?
— Какие у нас сейчас астрономы? В большом городе астрономов не бывает — тут испарения и газы и не видно ничего.
— А без них, если вот просто верх посмотреть…
— Совсем с ума сошел? Что туда смотреть? Там темно. Черно и темно там, вверху. Вниз смотреть надо, под ноги, чтобы в грязь не плюхнуться.
Опять он был прав. Мишка всегда был прагматиком. И когда меня, бывало, заносило, он давал подзатыльник — да хоть и словом. Ну, правда же — что смотреть в эту постоянную черноту и темноту.
Мы разом, не сговариваясь, встали и пошли к выходу.
— Вот смотри. Видишь, тут светло. А там — темно. Потому что вечер уже. И осень. Ясно?
— "А почему нет солнца? Потому что ночь. Опять ночь, с тоской сказал отец Кабани и упал лицом в объедки", — процитировал теперь я.
— Что, в объедки тебя макнуть? Да запросто!
— Да ну, Миш. Спасибо, что посидел со мной.
— Ты успокоился хоть?
— Ну, вроде… Хотя все равно темно мне как-то. И вот тут давит, давит… И страшно.
— Фигня это всё. Привыкнешь. Потом будет зима. А потом бац — и уже весна, — и улыбка у Мишки была уверенная и светлая.