— Постойте! Вспомнил! Андрей говорил, что он вывихнул ногу и вы вынесли его из тайги на своих плечах.
— Было такое дело...
— Дженкоуль называл вас хорошим человеком.
Евгений Евгеньевич скромно улыбнулся.
Сыроечковский и его спутники могли рассказать много интересного: они каждый день на охоте, в походах по тайге.
Анатолий спросил у Володи:
— Не надоело стрелять?
— Не-ет! Вот только на плече уже синяки от приклада, — шутя пожаловался Володя.
— Не сходить ли нам с вами на киноохоту? — спросил я Сыроечковского.
Евгений Евгеньевич хитро посмотрел на меня сквозь очки.
— Сказать по правде, нежелательно: вы распугаете дичь шумом киноаппарата.
— А я думаю наоборот: вы своими выстрелами испортите нам киноохоту.
— Ну вот видите, мы с вами разные охотники, хотя ваша работа для зоологов может быть очень полезной. Съемка живой природы для науки — дело ценное.
— Да, мое «ружье» никого не убивает на охоте.
Сидящий рядом Анатолий толкнул меня локтем и шепнул:
— Не напрашивайтесь: мы сами недурно поохотимся.
Сыроечковский был, конечно, прав: у них определенная задача, и мы будем только мешать им. Снимать процесс отстрела животных мне не хотелось. В том, как падает сраженная дробью дичь, нет ничего привлекательного.
Здесь мы можем заснять быт исследователей, процесс изготовления чучел в экспедиционных условиях. А для съемки птиц и животных в лесу нам выгодно ходить без единого выстрела. Поэтому зоологи для нас плохие попутчики: разгонят дичь своими ружьями, а потом ищи ее по тайге!
На этом мы все сошлись единодушно.
На западе у самого горизонта небо горело ярко-красным цветом. Цветные полосы веером расходились по небу от того места, где зашло солнце. Был тот переломный момент от вечера к ночи, когда еще не наступила темнота и все вокруг хорошо видно, — «режимное время», как выражаются кинооператоры.
— Толя, будем снимать!
Мы предупредили зоологов, что заснимем коротенький эпизод у вечернего костра на цветную кинопленку.
— Может ли у вас что-то получиться? — спросил Сыроечковский.
— Объясню потом, — ответил я, торопливо готовя кинокамеру.
Мы с Анатолием быстро приготовили аппарат для съемки. Я рассадил у костра людей, рассказал, что должен делать каждый, инсценируя отдых в вечерние часы в лагере.
Я открыл максимально диафрагму светосильного объектива и сбавил ход кинокамеры до самого замедленного — тахометр показывал четыре кадра в секунду. Всех участников съемки я строжайшим образом предупредил, чтобы они — берут ли чайник с костра, пьют ли из кружки, разговаривают ли друг с другом — делали очень медленные движения.
— Теперь я, кажется, вас понимаю. При таких условиях действительно может получиться, — сказал Сыроечковский.
Я включил киноаппарат, и он стал работать так же медленно, как при съемке луны. «Актеры» добросовестно выполняли все мои требования. Точки съемки я выбирал так, чтобы в кадре был светлый участок неба, на фоне которого рисовались бы полусилуэтами люди у костра.
Через какие-нибудь десять минут я заснял несколько общих, средних и крупных планов.
Теперь я мог объяснить Сыроечковскому, чего я добивался.
Для такого рода съемок нужно помнить следующее. Прежде всего надо поймать «режимное время», когда еще не темно и в то же время не светло в полном смысле. Момент этот короток, и его надо успеть использовать, потому что через пять — десять минут будет уже поздно: наступит темнота.
Следует полностью открыть диафрагму объектива, а ход киноаппарата поставить на минимальное количество кадров в секунду. И при этом надо не забыть попросить своих товарищей, участников съемки, двигаться как можно медленнее.
Почему, спросите вы, если не совсем улавливаете смысл этого условия. Да потому, что вы фактически производите покадровую мультипликационную съемку, при которой нормальные движения человека на экране будут выглядеть неестественно быстрыми. А когда вы заставляете товарищей двигаться очень медленно и снимаете с замедленной частотой, при проекции на экран все их движения будут казаться почти нормальными.
Спустя несколько минут после того, как я закончил съемку, наступила темнота. Небо на западе потухло; осталось только слабое красноватое пятно.
Еще долго сидели мы у костра, разговаривали, пили чай. Первым направился в палатку Володя, за ним пошел Сергей. Скрылся в нашей палатке и Анатолий.
Мы с Евгением Евгеньевичем еще немного посидели у костра. Он рассказал мне о планах своей экспедиции.
После речки Тайги они должны направиться вниз по Подкаменной до Чуни, по ней поднимутся до села Тычаны. Село будет базой их экспедиции. По Чуне они совершат несколько маршрутов, произведут в ее русле отстрел, потом спустятся по Подкаменной Тунгуске до Енисея.
Мы договорились отправиться завтра общим караваном и тоже улеглись спать.
Среди ночной тишины слышался треск сучьев в костре. Красный отсвет пламени еще долго плясал на брезенте палатки.
Утро было пасмурное. Сплошная серая пелена на небе предвещала дождь.
— Не случайно закат был вчера красный — вот и ненастье, — сказал Анатолий.
По старинной народной примете, оранжевый, с мягкими теплыми тонами закат обещает хороший солнечный день, а зловеще красный почти всегда сулит пасмурную погоду. В большинстве случаев эта примета оправдывается.
Мы собираемся в дальнейший путь. У нас с Анатолием не так уж много груза. Но каково зоологам? У них две большие палатки, несколько ящиков с чучелами. Пришлось, конечно, помочь нашим новым спутникам.
Но вот все уселись в лодки. Разом взревели два мотора. Громкий рокот огласил тихие утренние берега таежной реки.
Сказать по правде, шум моторов не украшает лодочное путешествие. Он неприятен там, где сама природа располагает к тишине, к благодатному отдыху.
С появлением лодочных моторов рыбаки и охотники выгадали только в одном — они стали намного быстрее передвигаться по реке. Моторы — большое удобство, но вместе с тем они принесли и неоспоримое зло: зверь стал более пуглив, рыбы нет в реке там, где часто плавают моторные лодки. Об этом говорят сами рыбаки и охотники.
Не раз приходилось встречать такое: моторная лодка плывет еще где-то далеко, за пять — восемь километров, а рев двигателя уже слышен, как будто лодка совсем рядом.
Мы с Анатолием мчались впереди. Наши спутники немного отставали: они буксировали вторую лодку, тяжело груженную ящиками. Приходилось кричать, чтобы слышать друг друга.
Темные тучи нависали над унылыми лесными берегами. Казалось, серая нижняя кромка облаков касается прибрежных деревьев. В глубине леса стояла туманная дымка.
— А дождичек все-таки будет! — прокричал Толя.
Мы проплыли несколько притоков, в том числе речку Черемо, впадающую в Подкаменную Тунгуску слева. После ее устья река резко поворачивает, круто огибая небольшую сопку, и дальше течет среди низких берегов, вытянувшись в длинный и широкий плес.
Унылы и однообразны были здесь берега, от природы веяло предосенней печалью, но и в этом, пожалуй, была своя прелесть.
Прогноз Анатолия оправдался. Дождь подкрался к нам незаметно, исподтишка. Сначала мельчайшей моросью он стал оседать на одежде, потом заморосил мелкими-мелкими капельками, покрыв поверхность реки замысловатым рисунком из маленьких кружочков. Это был не тот ураганный дождь из крупных капель, под который мы с Анатолием попали недавно и который налетел внезапно и так же внезапно кончился, этот дождь обещал растянуться надолго.
Анатолий сбавил ход, и мы приблизились к лодкам зоологов. Евгений Евгеньевич сидел за рулем. Он молча показал рукой вперед. На правом берегу сквозь водяную дымку вырисовывалось строение.
С ревом наши лодки направились к берегу; там, вблизи устья небольшого притока, стояла ветхая охотничья избушка.
— Это речка Чандымба, — сказал Сыроечковский. — Переждем здесь дождь.
Мы обследовали наше пристанище. Изба была пуста. Вдоль одной из стен тянулись нары. В углу за дверью на земляном высоком фундаменте была устроена маленькая железная печка. У окна стоял примитивный стол. На нем валялись пустые консервные банки, кружки и котелки.