Спустя час они возвращались обратно. Пропустив вперед Бойчука и Штольца, Олег взял под руку Штраймела, рассказал ему о приказе Энгеля «поработать» в следственной тюрьме на Ланского «подсадной уткой» у Остапенко и Ничепуро.
— Я имею большой интерес на ваш план. И я, так и да, с вами согласен, — выслушав Чегодова, сказал Штраймел. — Друзей будем спасать!
Придя домой, на Грядковую, они уже сообща долго обсуждали смелое предложение Олега.
Решили оборвать покуда непосредственное общение и держать связь через «почтовый ящик», которым должен был служить паренек, продававший на базаре газеты.
В четыре часа дня Чегодов уже стучался в квартиру Брандта.
— Куда вы пропали? — встретил его с недовольным видом Брандт. — Вами интересовались. Видели своего дружка?
— Нет, не пришел!
— Не ходили к нему на Золотую, девяносто семь?
— Нет!
— Там даже такого номера нет, обманул нас Трофим Бондаренко! — вырвалось у Брандта.
— А вы что, ходили туда?
Брандт только отмахнулся. Потом подошел к буфету, вынул оттуда бутылку с пестрой этикеткой, две рюмки и, налив, сказал:
— Ликеро-водочная фабрика Бачевского, год основания тысяча семьсот восемьдесят девятый. Преотличная когда-то была водка! Сто лят! Как говорят поляки. — И выпил. — Наживу я с ним, да и с вами, неприятностей! И где же вы шлялись?
— Где был, там нет. Мы не на военной службе, Владимир Владимирович, и я не ваш подчиненный. Вместо того чтобы помочь, вы втравили меня в скверную историю с этим гауптштурмфюрером.
— Дорогой Олег Дмитриевич, поймите меня правильно, я вовсе не в восторге от того, что приходится сотрудничать со службой СД. На этот счет есть даже строгая установка нашего исполнительного бюро, запрещающая это, правда, она касается рядовых членов НТС. А где они? Кто считает себя рядовым членом? Все рвутся к власти и, учтите, любой ценой! Немцы отлично понимают психологию маленьких русских «фюреров», которые готовы плясать под гестаповскую дудку, если им не удается занять на оккупированной территории руководящие посты, мы — никто. Немецкая армия вот-вот захватит Москву, потому нам надо сколачивать собственные силы, как это делают украинские националисты…
— Вы забываете, что гитлеровцы в начале июля уже разогнали правительство «самостийной Украины» во главе со Стецько, — заметил Олег.
— Только потому, что шансы конкурента, Андрея Мельника, стоят выше, его поддерживает сам митрополит, граф Андрей Шептицкий, а главное — гестапо… Ясно? В пику Канарису, выдвигавшему Бандеру.
— Значит, один твердит про Авраама, а другой про Иакова, — вспомнил поговорку Абрама Штольца Чегодов и добавил: — Не думаю, что украинские головорезы из легиона «Нахтигаль» были популярны на Львовщине, и слава богу, что у нас нет такого легиона.
— Э-э! — Брандт погрозил Олегу пальцем. — У Байдалакова иное мнение. Нам нужна сила! Ну ладно. Завтра, значит, переезжаете на Вулецкую, шестнадцать, до конца месяца. А там…
3
Сентябрь, или, как говорят во Львове, вересень, был на исходе. Моросил беззвучный дождик, легкий, как из пульверизатора. Надвигалась ночь.
Тюрьма выросла перед Олегом как-то внезапно, мрачная, глухая. «Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна. Темней этой ночи встает из тумана видением страшным тюрьма!» — процитировал про себя Чегодов, подходя к разгуливающему у калитки гестаповцу с автоматом за плечами, и тут же почувствовал, как сопровождавшие его молодчики начальника четвертого отдела крепко схватили под руки и, подталкивая локтями, повели внутрь помещения.
В проходной его встретил ухмыляющийся мордастый тюремщик, оглядел с ног до головы и приказал стать лицом к стене и поднять руки.
«Начинается моя Голгофа, — Чегодов крепко стиснул зубы. — Терпи!»
Потом он прошел через унизительный для человеческого достоинства обыск и был передан внутренней тюремной страже. Его втолкнули в длинный и мрачный коридор, по бокам которого тянулся ряд запертых дверей с задвинутыми на засов кормушками и глазками, захлопнулась обитая железом дверь, щелкнул замок, и вахтер заорал:
— Лос! — и дал пинка в зад.
Олег побежал.
— Хальт! — скомандовал вахтер и, когда Олег остановился, подошел к нему, снова пнул его коленом: — Лос!
Так повторялось несколько раз, пока они не дошли до камеры под номером 213. Перед дверью ему снова приказали уткнуться носом в стенку и наконец, наградив затрещиной, втолкнули в камеру.
На железной койке, покрытой соломенником, сгорбившись, поджав под себя ноги и насторожившись, сидел худой человек со впалыми щеками и глазницами и пытливо смотрел на новичка. Белобрысые, давно не мытые его волосы лоснились, лицо поросло густой светло-рыжей щетиной, еще больше подчеркивавшей заострившийся нос, синяки под глазами и землистость щек.