Раньше чем что-то соображаю, я оказываюсь на земле рядом с автомобилем, оттесняемый в сторону другими желающими взобраться на подножку. В неразберихе, которая возникла, я пытаюсь как можно незаметнее выскользнуть из толпы. Солдат оглядывается в поисках меня, но когда обнаруживает и направляется ко мне, я с быстротой молнии убегаю.
«Быстрее, — думаю я, — в Лааксум, домой».
Только пробежав половину пути, я замедляю шаги, продолговатый пакетик всё ещё находится в моей потной руке. Равнодушно, по-деловому я исследую этот предмет, словно какой-нибудь опасный снаряд. В сине-красном пакетике находятся несколько пластинок, обёрнутых в блестящую бумагу. Я разворачиваю серебристые полоски: под ней скрываются гибкие полоски розового и серого цветов, слегка обсыпанные пудрой, это небольшое лакомое чудо, аккуратное и ароматное, безупречной формы, как у сигареты.
Когда я начинаю жевать полоску, то она превращается в эластичный, упругий шарик, который можно кусать и который деформируется, когда я зажимаю его языком. Медленно я позволяю ему путешествовать по моему рту, пробуя, испытывая и наслаждаясь; реальность возвращается ко мне вместе с увеличивающимся наслаждением от этого деликатеса: я получил этот подарок от американского солдата, этот пакетик только для меня, он выбрал меня среди всех…
Дома мне определённо не поверят, в эти невероятные приключения, в эту разведку чуждых территорий, в машину, в негра-водителя, в этого солдата, в пакетик, который он сунул мне в руку…
Я забываю, каким инертным и трусливым я был, как меня парализовало от ужаса происходящее, и как затем я трусливо бежал.
Осталась только память о необычных приключениях.
Остальные полоски я осторожно убираю в пакетик и засовываю глубоко в карман моих штанов, для надёжности прикрыв его рукой.
Стоит ли об этом рассказывать дома, я ещё не решил.
3
На следующий день в школе нас ждёт неожиданность: мы должны записать тексты фризского и нидерландского национального гимна, учитель объявляет нам, что мы должны будем исполнить их на празднике Освобождения. Большими буквами он записывает текст на двух отдельных досках, и оба наших класса, объединённые по этому поводу в один, старательно переносят его вычурности в свои тетради. Всё, что связано с Освобождением, мы делаем с особым усердием.
Так начинается этот гимн. Как можно петь: «Я немецких принц кровей?» Мы должны добить всех немцев, ведь война подходит к концу.
Я представляю себе, как мы сообща собираемся в Германию, с вилами, палками и винтовками, для того, чтобы в их дерьмовой стране порядком надавать им по морде.
«Кто закончил переписывать, тот может идти домой, на сегодня это всё. Школа будет закрыта несколько дней, пока не закончатся праздники. У вас впереди несколько чудесных дней».
Моросит мелкий дождь, мы неуверенно топчемся у входа в школу. Что делать, идти домой или к мосту? Мы, не торопясь, — для нас непривычна свобода в этот час — идем по деревенской улице мимо домов. Вскоре, пыхтя, нас нагоняет Янси, прижимая к груди тетрадку с национальными гимнами.
«Йерун, господин учитель хочет поговорить с тобой, ты должен вернуться».
Мне кажется, что она посмотрела на меня торжествующе; может это имеет отношение к пакетику с жевательной резинкой? Я ничего не рассказал дома, но сегодня утром, когда мы пришли в школу, Янси вдруг шепнула мимоходом: «Попался, я знаю, что у тебя есть!»
Я проверяю свой карман, где надёжно укрыт пакетик; он теплый и упругий. Он никому не достанется, он только мой, и никто до него не дотронется — это также верно, как и то, что меня зовут Йерун! Я бегу назад, в школу, пробегаю через входную арку и останавливаюсь, заслышав голоса. В классе стоит учитель с двумя мужчинами, которые смутно мне знакомы и живут в той части деревни, где мы редко бываем; их чопорный вид несколько неуместен перед школьной доской.
Я подхожу к учительскому столу. Что им от меня нужно?
«Этот школьник из Амстердама, — говорит он, — мальчик, пожми господам руки».
Я молча протягиваю руку, уставившись в столешницу. Может у них есть новости о доме?
Голос учителя звучит любезнее, чем обычно; я слушаю его с изумлением. Он говорит, что это мужчины из комитета по организации праздника и ищут ученика, умеющего хорошо рисовать. Он достаёт из ящика стола рисунок, который я нарисовал зимой; там крестьянин, ведущий за собой корову на верёвке.
«Никогда бы не подумал, что буду хранить его». Мужчины склоняются над рисунком, а затем рассматривают меня.
Понравился ли им мой рисунок? По их лицам ничего нельзя понять.
«Как ты, наверное, понял, мы подумали о тебе. Нужно нарисовать что-то фрисландское, рыбацкую лодку или наши молочные продукты. Эту ношу мы возложим на тебя. Мы поручаем тебе нарисовать несколько рисунков и повесим их затем в воскресной школе».
«Было бы хорошо, если бы они были цветными, — говорит один из мужчин протяжным голосом, — были бы этому очень рады. В конце концов, они предназначены для праздника Освобождения. Поэтому мы подумали о том, что нужно написать на них».
Он вытаскивает бумажку из кармана, на которой большими буквами написано WE THANK YOU и ниже V = VICTORY.
Такого я не мог даже представить — они нуждаются во мне, они хотят, чтобы я нарисовал что-то прекрасное для праздника Освобождения! Все будут видеть картины и знать, что именно я их нарисовал…
«Я с удовольствием попробую, когда они должны быть готовы?»
И снова я стою у входа в школу с врученной мне коробкой цветных карандашей в руке. Школьный двор пуст, дождь из моросящего превратился в проливной. Дома на противоположной стороне отражаются в лужах на мостовой.
Пустота двора только подчёркивает торжество момента: я в одиночестве стою на крыльце с поручением, данным мне и готовлюсь к новому, неведомому началу. Вчера подарок от солдата, и теперь это — я счастливчик!
Зелёный автомобиль едет по пустынной улице. Шины посвистывают на мокрых от дождя камнях мостовой. Брезент, свободно свисающий, крылом бьётся на ветру, и кажется, что движется призрак. Мне машина на деревенской улице представляется инородным предметом, ведь с момента моего приезда из Амстердама больше автомобилей я здесь не видел. Дома, относительно машины, уменьшились, а дорога вдруг стала узкой и тесной.
Словно вестник Бога, о котором я так часто слышу в церкви, автомобиль грохочет мимо меня, производя впечатление воинствующего Ангела.
Я обуваю сабо и бегу вслед за ним. На перекрёстке машина останавливается и из окна высовывается солдат. Он что-то кричит. Я останавливаюсь и озираюсь, но вокруг нет ни души. Может он зовёт меня?
«Hey, you», — он жестами подзывает меня, высунувшись из окна, и я смотрю вверх на угловатое, любопытствующее лицо. Это тот же солдат, который дал мне вчера жевательную резинку, его потрескавшиеся губы, его пытливые глаза. Он открывает рот чтобы что-то сказать, но тут же понимает бессмысленность этого. Вероятно, мне что-то тоже надо сказать, но что? «Thank you» или «V = Victory», английские слова, записанные учителем в моей тетрадке? Слова, которые я не знаю как правильно произнести, если я осмелюсь проделать это. Солдат на миг склоняется в машине, а затем высовывается снова, держа над моей головой точно такой же красно-синий пакетик с серебристой окантовкой.
«Yesterday».
Он добродушно улыбается и вся моя тревога отступает. Словно божественное явление, предстаёт он передо мной под небосклоном, затянутом серыми облаками и протягивает пакетик благословляющим жестом. Моросящий дождь блестит маленькими жемчужинами в его волосах, и на его горле, сжавшимся пару раз, словно он проглотил слова, светится тонкая золотая цепь, блестящая в причудливом контрасте с его волосатыми руками и небритым подбородком. Его лицо, словно когда-то знакомое мне, но давно забытое и теперь вновь увиденное; я с благодарностью узнаю зуб, обломанный с краю, и резкую складку, подчёркивающую его рот. Дверца приоткрывается и я вижу ногу, постукивающую нервно и нетерпеливо, словно куда-то торопящуюся.
11