«Good morning», говорит он и ногой сбрасывает камешек в воду. Он прижимает мою голову к себе, словно он мой отец, присаживается на корточки и осматривает меня.
«Hungry? Eat?»[33]
Глухой стук его сапог эхом отдается в воде. Мы идём по траве к палаткам. В самой большой палатке за длинным столом сидят солдаты; из маленького радиоприёмника, стоящего на столе, скрипуче звучит музыка. Волт садится с краю и притягивает меня к себе.
«Jerome», — говорит он, представляя меня мужчинам, словно хочет меня продать им. Слышится шум и громкий стук ложек по столу.
«Eat», — произносит Волт и гладит себя по животу.
Я упёрся глазами в столешницу и внимательно слушаю голоса и стук посуды. Интересно, а те двое солдат тоже здесь? Солнце, музыка и запахи теплой пищи: я получаю маленькую металлическую миску и вместе с Волтом иду к палатке, где кто-то одним ударом наполняет миску белоснежным, крупным рисом.
«Enough?»[34]
Молодой солдат с загорелыми, веснушчатыми руками наливает густой соус поверх риса. Он пряно пахнет. Я начинаю есть и внезапно ощущаю сильный голод: американская еда, солдатская пища — всё это теперь принадлежит и мне. Уткнувшись в миску, я начинаю работать ложкой.
Я настолько голоден, что глотаю не жуя. Но на меня никто не обращает внимания. Под столом я ощущаю колено Волта, которое мягко, но недвусмысленно прижимается к моей ноге. Прикосновение электризует меня. Я осторожно отодвигаю свою ногу.
Рис, мясо, изюм, голоса, которых я не понимаю, и солнце, светящее в глаза. У меня кружится голова. Нога снова меня касается и немного толкается, словно бы смеясь. Я быстро делаю глоток из чашки, подвинутой Волтом ко мне, чтобы подавить дрожь. Сидящий с другой стороны солдат начинает говорить со мной, медленно и отчётливо. Я стараюсь вслушиваться в терпеливый голос, повторяющий одни и те же слова и фразы, словно я — мальчик из детского сада, но моё внимание почти полностью поглощено коленом, продолжающим мягко давить на мою ногу.
Вдалеке я всё ещё слышу колокольный звон.
«Теперь они сидят в церкви», — думаю я и чувствую угрызения совести. Может мне вернуться назад? Изумлённо я узнаю белобрысого солдата, стоящего теперь рядом с Волтом. Он читает что-то, что достал из кармана Волт. То что он кладет руку на плечо Волта, меня беспокоит.
Затем мы идём между палатками; Волт положил руку на мой затылок и управляет мной давлением своих пальцев, одновременно разговаривая с белобрысым. Я словно собака на поводке. Они останавливаются у палатки, в которой лежит человек и что-то пишет. Белобрысый садится рядом с ним и снимает свои сапоги.
«See you», — говорит он.
Мы идём к последней палатке на краю выгона. Неожиданно я начинаю сожалеть, что другого солдата с нами нет. Волт погружён в свои мысли и ничего не говорит. Ласточки летают над травой, солнце припекает мою спину; вдалеке, за нами, раздается монотонный голос радио.
Волт отодвигает полог палатки и заходит внутрь.
Я приседаю на корточки: внутри тусклый свет и запах, которым пахнут паруса нашей лодки, похожий на запах нефти..
«My house», — говорит он и раскатывает спальный мешок. По его знаку я сажусь туда. Рядом я вижу ухоженную винтовку. Он вынимает из сумки, висящей сзади, книжку и подаёт её мне. В ней, под глянцевой полупрозрачной бумагой, лежат чёрно-белые и цветные фотографии.
«Me», — говорит он, указывая на лицо среди других молодых лиц, напряжённо смотрящее в камеру.
Разве этот человек, сидящий сейчас рядом со мной — тот самый худой юноша? Я наклоняюсь поближе, чтобы рассмотреть. Солдат обнимает меня за плечи, я снова ощущаю запах металла.
«School, — говорит он, прислонив свою голову к моей, — me, school».
Я вижу одинокого мальчика на краю бассейна и собаку на траве.
На другом фото мальчик — определённо Волт; он сидит на расписанном цветами диване рядом с красивой женщиной с большим смеющимся ртом, их головы любовно прислонены друг к дружке. Я рассматриваю очень внимательно: кто эта женщина, которая так обнимает его, наверное, мама?
Она могла быть его сестрой или невестой. Алые губы и блузка с большим, открытым вырезом; она красива и благородна, как наша Королева, которую я видел на картинках в деревне. Волосы женщины уложены блестящими, ухоженными волнами.
Я разбит и разочарован: я смотрю на близких ему друзей, которых я не знаю, но которые являются его друзьями и близкими и ему важнее, чем я; эти люди на фотографиях и те два солдата. Я быстро листаю дальше. Волт выползает из палатки, снимает сапоги и вонючие носки, оставляет их снаружи в траве.
Когда я захлопываю альбом, я замечаю что он раздевается и аккуратно складывает одежду; на нём только короткие трусы, в которых я его видел в воскресенье у воды. Он ложится рядом со мной и разворачивает письмо, чешет колено и читает; я вновь быстро открываю альбом и делаю вид, что полностью поглощён рассматриванием фотографий.
Муха снова и снова бьётся о стенку палатки, иногда падая на спальный мешок. Время идёт медленно, письмо шелестит в его пальцах, иногда он громко и сильно зевает. Из альбома выпадает маленькое фото Волта, какой он есть сейчас — с короткими волосами и худыми, впалыми щеками.
«Narbutus, Walter P». написано печатными буквами под ним. Вот он кто. Волт берёт из моей руки карточку, вкладывает ее в альбом и сворачивает письмо. Когда он касается моей руки, я замечаю, что мои пальцы немеют и холодны как лёд, словно все они переломаны.
«So? — Говорит он и вопросительно добавляет: — Now what?»[35]
Он ложится и слегка касается моего колена. Я вижу плавный изгиб его спины и дыхание, шевелящее его живот.
Я вижу, что он славный, но может мне нужно опасаться его? С нежностью он поглаживает меня по спине.
«„Narbutus, Walter P.“, — думаю я. — Я должен запомнить это, тогда смогу написать ему».
Он держит меня за руку и стук моего сердца отдаётся у меня в ушах: на самом деле он тих, я с трудом могу его уловить, а у меня такое чувство, будто он слышен по всей палатке. Я ощупываю около себя и чувствую прохладу винтовки, слышу гудящую муху у наклонной стенки палатки, а сквозь щель входа вижу кусок земли с травой и безоблачное небо. Солдат привстаёт и пытается дотянуться через меня к сумке, висящей на стенке палатки, чтобы положить туда письмо. Как его тело, касающееся моего, достигает цели, я вижу, что его трусы повисли, и что вместо куска материи видны две мягкие округлости голых ягодиц, которые я, протянув руку, могу потрогать.
«Он лежит тут с голым задом, — думаю я, — потерял свои штаны и не заметил».
Когда письмо спрятано в сумку, он выгибает своё тело вверх, нависая надо мной, словно арка, и смотрит на меня из-под руки. Он с удовольствием хлопает несколько раз по своей заднице, берет меня за руку и снова повторяет этот трюк. Соприкосновение с его нежными округлостями вызывает жар в моей руке, словно его голая кожа покрыта таинственным материалом, вызывающем его.
Он опускается вниз и приближается ко мне, подперев голову рукой. Осторожно он расстёгивает верхние пуговицы моей рубашки, забираясь свой рукой внутрь, под майку, пока его рука не наталкивается на верхний край штанов. Моё сердце неистово бьётся, словно я падаю назад спиной, всё ниже и ниже. Ничего страшного нет, ничего не происходит, но моё сердце бьётся так, словно оно вот-вот лопнет.
«O’kay, Jerome. No problem», — он убирает свою руку.
Его волосатые подмышки недалеко от моего лица; капли пота стекают по его рёбрам. Запах металла пьянит меня. Он прижимает свои губы к моим, я узнаю это действие и послушно подставляю свои губы навстречу его беззвучному поцелую. Он впивается в меня и его язык перемещается, тщательно и добросовестно исследуя мой рот. Я не смею дать отпор, он больше и сильнее меня. У него есть винтовка.
Он говорит слова, смысла которых я не знаю, повторяя их в одной и той же тональности, и оставляет своим языком мокрые следы на моём лице. Снаружи тишина, монотонное жужжание мухи в палатке и в отдалении чьё-то насвистывание мелодии. Волт неловко стаскивает мою одежду, выдёргивает мою майку из-под пояса штанов и задирает её вверх. Я чувствую, как отрывается пуговица и почти неслышно отлетает в сторону.