Когда он оттягивает руки от моего лица, его лицо серьёзно. Он подмигивает и откашливается.
«Come, — говорит он и вытягивает свои губы навстречу, — over».
Я медлю. Он вытирает мне глаза, глядя на меня в упор. Его глаза светло-серые. Неожиданно я начинаю плакать.
«Come».
Я прикладываю свои губы к его рту.
«Sooo, — он продолжительно хрипит, — good boy».
Он кладёт голову между моих ног, словно собирается спать, его мягкие волосы словно кроличий мех на моей коже. Он касается моих стоп, моих ног, затем медленно переходит выше и заставляет подняться мой прячущийся пенис. Я не шевелюсь: пока всё спокойно, приятно и не опасно.
Это происходит без моего желания, он поднимается вверх в медленной, постыдной эрекции; я не могу сдерживать это, я не смотрю туда, но ощущаю, как моё парализованное тело судорожно сжимается и вздрагивает под его рукой.
Я двигаю бёдрами, чтобы скрыть судороги и ощущаю его любопытствующий взгляд на это абсурдное явление. Он смыкает губы вокруг торчащего маленького хвостика, втягивая и засасывая его.
Он же откусит его начисто, если сожмёт зубы — приходит мысль.
«Not good, — смеётся он, — Jerome, baby»[45].
Он задумчиво закуривает и выпускает дым мне в лицо. Затем он, спокойный и уверенный, бросает окурок на пол.
Словно зубной врач, он хватает меня за подбородок и давит на челюсть, его толстый пенис проскальзывает между моими губами и решительно протискивается внутрь.
«Kiss me».
Это звучит жёстко и глухо в пустой комнате. Я цепляюсь за его ноги, чтобы устоять во время его толчков. Я больше не сопротивляюсь, он овладевает мной, он проталкивает это в меня всё дальше, пока я изнемогаю под его быстрыми толчками, которые перехватывают моё дыхание и бьются в горле и нёбе. Из моего желудка поднимается волна тошноты, которая быстро движется вверх и которую я едва сдерживаю. Мышцы шеи напрягаются, я давлюсь и задыхаюсь без воздуха. Он отклоняется назад и его пенис выскальзывает, вялый и безвольный. Его сладковато-пресный вкус тысячей щупальцев остаётся в моём горле. Мне холодно, я мокрый от пота и меня бьёт сильная дрожь.
Волт растягивается рядом со мной и обвивает меня руками и ногами: его запах металла, тепла и сна. Я слышу его голос в своём ухе, он усыпляет и убаюкивает меня, с каждым вздохом его живот прижимается ко мне, он опять становится нежным и ласковым. Я замечаю, что он кладёт мои руки к себе на шею. Медленно, пока я слежу за его дыханием, я успокаиваюсь. Без его просьбы, я прижимаю рот к его шее. Я втиснут между его телом и стенкой, словно меня охраняет поднявшийся вал. Он отвернулся от меня и не шевелится. Заснул?
Его спина, словно земная поверхность, где лопатки являются холмами, под полями слегка рельефной кожи протекают бледно-голубые подземные реки. На изгибе его шеи растут маленькие прозрачные волоски, лежащие в странно-симметричных формах и направлении, как игрушечные армии на параде. Поверхность и армии медленно двигаются в ритме его дыхания.
Он обращается ко мне: «I love you», — говорит он.
Он нащупывает меня за собой и подтягивает ближе. Когда я прижимаюсь к его бёдрам, слышится довольный вздох. Он поднимает часы с пола и долго изучает циферблат. Нам пришло время уходить? Я спрашиваю себя, куда он денет меня; в любом случае в Вамс не вернусь, я уверен, что теперь это невозможно. Он поворачивается на спину и закуривает сигарету, стряхивая пепел на пол, как будто он предназначен для этого.
Моя голова лежит у него на груди, его рука обходя меня, перемещается от его рта к полу. Его вялый и безжизненный пенис лежит на его животе и смотрит на меня через свою щель-глаз: сейчас он напоминает гусеницу шелкопряда или мягкий комок пластилина. Время от времени Волт кладёт на него руку, и я вижу, как он трогает это и разворачивает. Взрослое тело очень странное. Оно очаровывает и отталкивает меня.
Он протягивает обе руки и, смеясь, энергично поднимает меня с матраса, но я не отвечаю. Я не понимаю его весёлости: что здесь смешного.
Я стою очень близко к нему и чувствую его кожу, теплую и мягкую, как песок, нагретый солнцем. Когда я провожу рукой по его вьющимся волоскам, я спрашиваю себя, понимает ли он, что я так его ласкаю. Нежно и сильно, прижимает он моё тело к себе и так мы приближаемся к окну, которое он открывает. Воздух, который обдувает нас, свеж и пахнет сухими листьями. Голубь коротко воркует, я слышу шелест среди ветвей и поспешное хлопанье крыльев.
Волт наклоняется и рассматривает меня. Неподвижная тишина, только среди деревьев слышно щебетание птиц. Он трёт тело о мою спину, сначала незаметно, затем все сильнее и сильнее, но я делаю вид, что невозмутимо смотрю в окно, будто я ничего не чувствую: не замечаю того, что происходит. Машина стоит перед домом, большая и неуклюжая, как сторожевая собака, терпеливо ждущая, пока хозяин не будет готов и выйдет к ней из дома. Толчки идут по моей спине, как будто штука незнакомца, другого, стоящего между Волтом и мной, создаёт эту упрямую толкотню без нашей помощи. Я кладу подбородок на руку и смотрю на деревья: как умеют эти взрослые быть надоедливыми.
«Let's go».
Большой и сильный, стоит он у умывальника и без стыда берёт намыленными руками свой член. У него нет секретов от меня, всё нормально.
Я одеваюсь и терпеливо жду, пока он оденет свои сапоги. Что теперь?
Я не могу вернуться домой: когда кто-то приходит и так поступает с тобой, тогда ты принадлежишь ему, так принято у взрослых; когда ты выбран, тогда он хочет тебя.
Внизу, пока я ожидаю, когда мы наконец тронемся в путь, Волт, неожиданно, в спешке бросается, приносит коробки из шкафа и грузит их в автомобиль. Я, сидя в кабине, слышу, как он бегает по всему дому, закрывает окно наверху и и поворачивает ключ в замке входной двери. Затем садится рядом со мной и откидывается назад. Теперь я узнаю, куда мы поедем и что будет дальше.
Он закуривает. Его щека ярко освещена, я вижу, как раздуваются его ноздри, словно он что-то учуял. Время от времени он выпускает дым в мою сторону, как будто беседует со мной. Сигарета мучительно медленно укорачивается. Мне хочется, чтобы он меня обнял, и я бы почувствовал свою близость к нему. Неожиданные позывы болью отдаются в моих внутренностях. Я жду, когда он прижмёт меня к себе, чтобы зарыться в складках его одежды.
Он щелчком отправляет окурок в окно и заводит двигатель.
Вечер спускается на землю. Когда я выглядываю из палатки, то замечаю, что сумерки постепенно скрывают окружающие дома и деревья.
Я сижу в центре расстеленного брезента и не решаюсь пошевелиться и дотронуться до чего-нибудь: спального мешка, свёрнутого в рулон рядом с зелёным зашнурованным мешком, стоящим торчком, стопки сложенной одежды и лежащими поверх журналами с яркими, красочными картинками, двух металлических коробочек, карманного фонаря и мелких вещиц, плотным строем стоящих по бокам. В десятый раз мои глаза бродят по всему этому, все запомнилось и отложилось в моей памяти: он здесь живёт, это его дом и его имущество. Всё это находится вокруг меня в прямоугольнике жилища, контуры вещёй блекнут, постепенно сливаясь со стенками палатки. Вдалеке слышатся звуки голосов, яростно вспыхивающих и затем замолкающих, и звуки музыки радио. Некоторое время назад я почувствовал запахи пищи и знакомые звуки трапезы: грохот кастрюль, неровное дребезжание посуды и голоса, исходящие из заполненных едой ртов. Я не шевелюсь, но слушаю затаив дыхание, до головокружения пытаясь усиленно различить один-единственный голос. Мог ли я здесь его услышать, мог ли звук его голоса достичь меня на таком расстоянии? Но говор остается лишь неясной путаницей звуков, к которой я не мог присоединить ни его образ, ни чёрты лица, не смотря на мои напряжённые попытки. Запах пищи уже не долетает до меня, почему же так долго его нет — сколько прошло времени? Час, полтора или больше? — я не чувствую голода, прохлады, проникающей с вечерним воздухом в палатку, вообще ничего.
Придётся теперь всю мою жизнь ожидать его возвращения в палатках, машинах, заброшенных домах? И я буду вот так, бесцельно, тоскуя, смотреть перед собой и мечтать, апатично и безвольно? И я буду переезжать с ним из одной страны в другую, заканчивая войну и празднуя Освобождение, живя в этом маленьком четырёхугольнике? Эта палатка тогда станет и моей, мой армейский мешок, и одна из этих жестяных коробок, по всей вероятности, тоже будет моей.