Иногда она начинает задумчиво грызть карандаш. «Они распределяют нас, — думаю я. — Я должен им сказать, что Ян и я должны быть вместе, что нас нельзя разлучать».
«Кто проголодался — может подкрепиться».
Она показывает на стол, на котором рядом с жестяным чайником видна горка бутербродов на кухонном полотенце.
«После того, как вы покушаете, вы будете распределены по принимающим семьям. Каждый из вас попадет в семью по соседству».
Кому она это говорит? У нас всех ошеломлённый и наполовину сонный вид.
Она толкает в сторону два баула и удаляет что-то в списке.
«Вы должны быть благодарны, что здешние люди хотят вас принять к себе. Здесь говорят на фризском языке, который трудно понять».
Она пытается рассмеяться и делает лицо удивленного ребенка.
«Поначалу я понимала только примерно половину того, что мне говорили. Но через месяц вы сможете свободно понимать по фризски, вы сами увидите».
Мы сидим в молчании, как будто её слова не до нас не доходят.
Как долго мы здесь будем сидеть?
Я вижу свой чемодан, который по-прежнему стоит среди другого багажа.
Но на самом деле мне глубоко безразлично, где находится мой чемодан.
Ян уже что-то съел, он держит чашку молока на коленях. Он не сказал мне не слова и смотрит мимо, как будто бы мы не знакомы и живем не на одной улице.
Но всё это не имеет значения для меня.
В дверь входит пара мужчин и подходит к столу; они разговаривают явно о нас, постоянно глядя или кивая в нашу сторону.
Тогда один из них сверяется со своим большим и широким блокнотом, словно решает трудный пример по умножению.
Человек водит указательным пальцем в блокноте и посматривает в нашу сторону.
Начинает пересчитывать нас на пальцах руки: раз, два, три… У него не получается и он начинает заново: раз, два…
Мы молча глотаем наши бутерброды и запиваем молоком, глядя поверх чашек.
Водитель сидит поодаль на стуле. Он сам сделал себе бутерброд и жуёт его.
Он выглядит угрюмым и недовольным.
Я строю коварные планы. Я подойду к нему и спрошу, едет ли автомобиль обратно и можно ли мне поехать с ним.
Никто и не заметит, как я исчезну. Я сберегу свой бутерброд и отдам ему, тогда он обязательно согласится.
Я осматриваюсь вокруг; что я делаю в этой сырой, тёмной комнате? Кто придумал что-то ужасное для нас?
Если бы я смог попасть в автомобиль, то я бы убежал обратно в Амстердам. Как глупо.
Я представляю, как водитель рассмеялся бы сочувственно и пустил меня в автомобиль.
Незаметно мы выходим и уезжаем.
Я спасен!
Но я знаю, что я буду сидеть и покорно ждать того, что произойдет со мной.
Шофер встаёт, заговаривает с мужчинами у стола и неожиданно выходит из комнаты.
Слишком поздно, я должен придумать что-то другое…
Первых двух детей Фрейлейн за руки поднимает со скамейки и они покорно идут к выходу следом за ней, словно животные, которых ведут на бойню.
Они уходят без багажа, так как их вещи выпали ночью на дорогу.
На улице, за дверью, слышится громкий плач и сердитый голос Фрейлейн. У меня такое чувство, что все дети в этой комнате становятся тише и меньше ростом.
В наступившей тишине есть что-то тревожное и между взрослыми, и между детьми возникает странное напряжение. Мужчины стоят близко друг к другу, как будто замышляют нечто недоброе.
Могут ли они навредить нам, можем ли мы доверять им?
Они общаются друг с другом приглушенно, никто даже не улыбается. Взволнованно они смотрят на нас, как будто мы являемся для них неразрешимой проблемой.
Следующими выходит небольшая группа с Гретой, живущей на Блоедстраат.
Она пытается улыбнуться, так же криво, как криво сидит её бантик в растрепанных волосах.
Она делает почти незаметные движения рукой: пока.
Затем наступает черед Яна. Когда Фрейлейн говорит «Хогесвоорт», он решительно хватает чемодан и направляется к двери. Я смотрю в его сторону.
«Мы должны оставаться вместе», — говорил он, теперь он уходит, даже не посмотрев на меня.
Медленно, но верно все дети исчезают. Я остаюсь один, словно на уроке физкультуры выбирают команды и меня не выбрали ни в одну из них. Меня это не удивляет, меня никогда не выбирают и я не считаю это большим несчастьем. Мужчины за столом смотрят на меня, потом изучают список и ничего не понимают. Фрейлейн пожимает плечами и смотрит на часы.
«Согласно списку должна быть девочка», — говорит она нетерпеливо, когда подходит ко мне.
«Тут какая-то ошибка. И ничего не изменить…»
Я притворяюсь, будто я что-то понимаю и пробую улыбнуться.
Когда я хочу встать, меня внезапно охватывает слепой страх.
На деревянных ногах я иду к своему чемодану, а затем к входной двери.
Они смотрят на меня и у меня появляется ощущение, что они облегченно вздыхают.
Прежде чем что-то соображаю, я оказываюсь сидящем на велосипеде за человеком в пиджаке.
Так я со страхом понимаю, что теряю последних знакомых мне людей в своей жизни, Фрейлейн и водителя… Теперь я один на один с этим молчаливым человеком, крутящим педали велосипеда и пригнувшимся из-за ветра. Мы едем по деревенской улице, которая выходит на дорогу, пересекающую пастбище с одиноким сараем. Проезжаем мимо нескольких коров и овец, глядящих недовольно из придорожной канавы.
Я уверен, что даже для коров мое появление странно, потому что они время от времени поднимают головы и смотрят на меня недоумённо своими круглыми, влажными глазами.
Внезапно мужчина останавливается посреди пастбища и спускается с велосипеда.
«Это конец, — говорит он. Я вижу, что он прилагает все усилия, чтобы говорить ясно и понятно. — Мы едем в Лаксум, на берег моря. Там живут рыбаки, хорошие люди. Теперь я должен быстрее вернуться назад. Мы забыли чемодан в воскресной школе».
И вот я остаюсь один на дороге. Вокруг нет ни одной живой души.
Это ловушка, конечно же этот человек никогда не вернётся и я умру от голода, так это и было задумано. И мой отец знал это с самого начала.
Просто хотели от меня избавиться.
Человек сказал: «Мы едем к рыбакам», и это уже был обман.
Мой отец всегда говорил, что я еду к фермерам. Фермеры — это овцы, амбары, стога сена, козы и лошади. Это я знаю из учебников. Рыбаки?
В моём воображении предстали ветхие хижины на открытом всем ветрам побережье, два старика, сидящие и чинящие рыбацкие сети.
Я не люблю рыбу, и никогда в жизни не полюблю, лучше уж умереть от голода, чем съесть её! Что я здесь делаю, зачем оставил всё, что любил? Где моя мать, где мой родной дом? И куда попал Ян? Если бы я знал, где он, то мы могли бы бежать вместе.
Если я вернусь обратно, то может смогу найти нашего водителя? Надо спешить, может машина всё еще в деревне.
Искра надежды затеплилась во мне: я начинаю бежать обратно. В тишине гулко отдается топот моих ног. Я чувствую во рту привкус крови от прокушенной губы.
Корова смотрит на меня и мычит громко и горестно. Вдали я вижу возвращающегося мужчину, на руле велосипеда болтается мой чемодан. Когда я, задыхаясь, останавливаюсь возле него, он смотрит с удивлением, но ничего не спрашивает.
Мне становится совестно и немного смешно. Сконфуженный, я забираюсь на багажник велосипеда.
Мы едем по дороге, которой нет конца.
«Видишь дамбу, там, где заканчивается дорога? Нам туда».
Я выглядываю из-за спины мужчины и получаю удар ветра в лицо. Я прячусь опять за его спину: всё равно увижу, когда доедем.
«Спускайся. Это Лаксум. Мы приехали».
Я осматриваюсь и вижу голое, открытое всем ветрам пространство с несколькими отдалённо стоящими друг от друга домами. Эти несколько домов и есть деревня? Чувство одиночества и тоски судорожно сжимает моё горло.
Мы перебираемся через деревянную изгородь и идём по высокой траве.
Пасущиеся лошади фыркают в нескольких шагах от нас и я стараюсь держаться поближе к мужчине.