«У них велосипеды».
Мем привстаёт, её голос становится несколько возбуждённым. Хейт снова заходит в дом; я слышу, как он ставит чашку на стол и пьёт медленными глотками, так что я могу следить за водой, которая с забавным шумом разливается по его телу.
«Они не здешние, на них городская одежда», — темп сообщения убыстряется.
Я приоткрываю одну из дверок алькова чуть-чуть шире и вижу, как она, приложив руку к глазам, прислонилась к окну, чтобы лучше видеть.
«Что им тут нужно так поздно?»
Хейт теперь стоит рядом с ней, заходящее солнце освещает их лица и бросает блики на мебель. Пыль мелькает в вечернем свете, удивительное количество мельчайших частиц в молчаливом, вечном движении.
Зачем я скрываюсь, почему не выдаю себя?
«Боже мой, они сворачивают к нам!»
Я понимаю, что две женщины спустились с дамбы и находятся на пути к нашему дому. Две городские барышни. Моё сердце начинает бешено стучать, чувство нереальности овладевает мной.
«Они указывают на наш дом, — говорит Мем, теперь ощутимо взволновавшись. — Случаем, не к Йеруну ли?»
Я сижу, словно окаменевший.
«Спокойно, мужик, не волнуйся», — говорит Мейнт и шумно шмыгает своим заложенным носом.
«Они перелезают через забор. Им нужно или к Тринси Ипес по-соседству, или к нам. Боже мой, что же это значит?»
Она снова опускается на свой стул и выглядит как богиня, чувствующая приближение беды. Затем она поднимается, занимая большую часть низкой комнаты, и идёт в заднюю часть дома. Входная дверь громко хлопает.
«Возможно что это твоя мама, приехавшая за тобой», — говорит Хейт и открывает дверцы алькова. Я уже давно сижу и не знаю, что мне делать.
Из соседнего алькова раздаются голоса, а Мейнт рядом со мной кашляет, будто в знак протеста.
Моя мама.
Если это она, то война действительно закончилась…
Это на самом деле она? Она в самом деле приехала? Она сильно истосковалась по мне? Я ощущаю усталость и слабость, словно мой живот упал к ногам. Когда я делаю шаг, то ноги не слушаются меня, и для того, чтобы удержаться, мне приходится придерживаться за стену.
Я не могу в это поверить и не могу думать об этом: это то, что я не позволяю себе — опять ничего не будет, а несбывшиеся надежды, в конечном итоге, свалятся на меня, как бесполезный ворох овечьей шерсти.
Я стою в дверях и вытягиваю голову как можно дальше, чтобы разглядеть участок земли от дома до забора. Хейт и Мем прошли половину пути навстречу им, и тот факт, что Хейт облачился в свой выходной пиджак, вызывает у меня дополнительную дрожь в коленях: что же сейчас должно случиться? Мем борется с локоном, который никак не хочет лечь на нужное место; я вижу её руку, которая то разглаживает причёску, то прикасается к бедру. Когда они останавливаются, в гордой позе и в тоже время осторожно-выжидающе, словно позируя для фотографии, то моё дыхание прерывается всхлипом.
Неотвратимость этого момента, который я неожиданно чётко начинаю ощущать, заключена во всём, окружающем меня: в ветре, своими порывами прижимающими высокую траву к земле, в сумрачном вечернем небе, в полной ожидания деревенской тишине и в двух тёмных фигурах, стоящих теперь неподвижно. Я хотел защититься от моих фантазий и снов, но всё равно оказался полностью беззащитной, жалкой и слишком легкой целью для них. Будто чувствуя, что я прячусь в дверях, Мем неожиданно оборачивается и смотрит на меня, делая при этом строгое лицо. Она делает несколько шагов к дому и кричит, в попытке прошептать:
«Ты всё ещё стоишь там в нижнем белье? Давай, одевайся побыстрей, они почти подошли».
Я стремительно несусь назад, в комнату, и, затаив дыхание, натягиваю штаны, борюсь с пуговицами, и оставляю рубашку наполовину расстегнутой.
«Да оставь ты свои носки», — говорит Диет, замечая, что я хочу нагнуться. Она сидит в своём алькове, и с любопытством и некоторым уважением следит за моими лихорадочными действиями: я чувствую, что стал центром внимания, что я сегодняшним вечером играю главную роль в семейных делах, она словно поняла, что эта незавершённая история движется к своему концу.
Первой мыслью, которая приходит мне в голову, когда я вижу, как молодо и подвижно она перелезает через забор, что она совсем не выглядит голодной или больной, и я чувствую себя, вследствие этого, несколько разочарованным и обманутым. Обеспокоенно, с лихорадочными движениями, подходят обе женщины к Хейту и Мем; я вижу, как они говорят между собой и неуверенно чувствуют себя в траве, без обычной мостовой под ногами.
Я узнаю свою маму — её движения, её причёску, её жёлтое платье. На обеих женщинах летняя, пёстрая, светлая одежда, раздуваемая ветром.
«Мама», — думаю я, но, неожиданно, звук её девичьего голоса настигает меня, и на мгновение я теряю контроль над своим телом и писаюсь в штаны. В отчаянии я скрючиваюсь и зажимаю ноги вместе.
«Ах, боже мой! — Я слышу, как говорит Мем, когда небольшая фигурка в жёлтом платье подходит к ней. — Как хорошо! Так это вы — мать Йеруна?»
Вдалеке, над пасмурным горизонтом, слышится невнятное рычание грозы, будто там всё ещё продолжается война, а над безлюдной дамбой светлеет безоблачное небо. Я чувствую, как спускаются вечерние сумерки, и воздух наполняется танцующей мошкарой. Я вижу встречу, рукопожатия, смех, восхищённое удивление, выражающее: мы здесь, мы нашли его!
Неожиданно все они вчетвером, словно по команде, разворачиваются и идут к дому. Я слышу их шаги по траве.
«Убежать, — думаю я и делаю шаг назад, — назад, в постель, лучше, чтобы встреча случилась завтра».
«Йерун, подойди, это твоя мать. Она тут».
Голос Мем, словно труба, раздаётся в вечернем воздухе.
«Что же мы так стоим? — Кричит она и добавляет, будто бы извиняясь: — Он уже был в постели».
Я не двигаюсь и жмусь к стене. Я никак не могу поверить во встречу, которую я ждал почти год. Я смотрю в пол и не могу пошевелить ни одной ногой.
«Что это с ним такое стряслось? Наверное, он немного смущён, потому что всё это так неожиданно произошло».
Мем с нежным напором подталкивает меня в направлении входной двери, я чувствую её большие, тёплые руки, спокойно и твёрдо обретающиеся на моих плечах. Снаружи стоит моя мама, и, одновременно незнакомка, та, кого я знал когда-то давно и очень далеко от этого места.
«Привет», — говорю я и подхожу к ней.
«Здравствуй, мама».
Она обнимает меня, целует, прижимает к себе и говорит сдавленным голосом: «О, как ты вырос и возмужал. Ох, мой мальчик, ты выглядишь так хорошо, так сильно вырос!»
Я узнаю мелодичный тон её голоса, полный эмоций, точно такой, каким она говорила дома, когда назревала размолвка, или неожиданно вспыхивал спор с папой.
«Не плачь, — думаю я, — пожалуйста, не плачь, только не здесь».
Но она и не плачет, её глаза сияют и светлый локон её волос из-за ветра танцует надо лбом.
Я вижу её радость, я чувствую, как она вызывает во мне трепет, словно я хочу убедиться, насколько сильна наша привязанность. Она снова сильно прижимает меня к себе, и теперь я вплотную ощущаю мягкую округлость её живота и изогнутую линию бёдер. Знакомый запах её одежды попадает в мои ноздри и переносит меня в наш дом, на нашу улицу. Я вижу нашу спальню, кухню, балкон, лестницу. Я машинально обнимаю её, но как-то неловко и неестественно. Когда я поворачиваю голову чуть в сторону, то вижу Хейта и Мем, которые с потерянной улыбкой одеревенело стоят в дверях рядом друг с другом и совсем не знают, как им поступать в этой ситуации. Когда я встречаюсь взглядом с Мем, то она ободряюще кивает мне, смотря нежными, беспомощными глазами, и поднимает подбородок, словно отчаянно пытается подавить чих.
И затем сознание того, что произошло, устремляется по мне волной вверх, через мои колени, живот, желудок и застревает комом в моём горле.
Моя рука делает несколько непроизвольных движений и затем находит небольшую дырку на маминой одежде. Я вонзаю свой палец туда, роюсь и копаюсь им в этом отверстии. Я чувствую как ткань уступает и тихо рвётся.