Не яблоки в предмете у Пушкина имелись, хоть бы и райскими они были.
Письмена тихих вод
Дни пылали пеклом, а ночи дышали парным зноем, остро приправленным звоном цикад, отродясь здесь не слышанных. В море пластались медузы, тоже не виданные доселе. В воздухе зависал гул фруктовой паники. Яблок в то лето уродилось несметно даже по райским меркам изобилия. Они падали на землю с прогнувшихся веток, а казалось, что с неба. Люди собирали спелые паданцы и выставляли корзинами за ограды. Нетронутость даруемых плодов становилась проблемой для хозяев. Излишества приносили ущерб - ломались деревья. Яблоням ставили спасительные подпорки, и садовый танцкласс походил на сходку имущих инвалидов. Яблоки падали на землю с глухим костыльным звуком.
А на пляже отдыхали бывшие гребцы. Какой-то не вполне академический повод собрал в одном месте этих атлетов, помнивших распашные свои усилия на дистанциях тихих вод. Среди них были женщины - рослые, статные, только слегка отяжелевшие. Их былая чемпионская знатность смотрелась по-прежнему привлекательно, движения были уверенными, но в укрытых тенью глазах уже поселилось беспокойство. Они говорили о той жизни, которая прошла. Многое обнаруживалось запутанным и неясным, хотя, казалось, куда уж яснее: вот старт, там - финиш, стучат уключины, льется пот, бегут строгие секунды. Они защищали, как тогда говорили, «честь советской страны». Чего им стоил надсадный спортивный патриотизм, знали только они - русские, латыши - но все, что тогда было для них дорогим, таким же осталось и сейчас, это было заметно. Говорили гребцы о минувшем с легкой иронией, однако обертон законной гордости звучал отчетливо и неприкрыто.
Женщины из этой команды отнюдь не выглядели недотрогами, да, видно, мало кто извне их клановой общности способен был посягнуть на безгрешную чувственность - в силу хотя бы выдающейся анатомии, их мужчины тоже оставались внутри замкнутого круга, словно повинуясь роскошному выбору природы, и все они были их мужчинами, и все они были здесь.
С утра гребцы вынесли на пляж водный мотоцикл и пакеты с яблоками. Пакеты распирало от перегрузки. Мотоцикл не заводился. Обширный склероз поразил его в сарайных сумерках зимы, лишив сладостной жажды движения. Заповеданная скорость оказалась расхищенной долгим ожиданием свободы - она пришла, когда все старты остались позади, и мотоцикл просто лежал на горячем песке, изящный и неуместный, как дельфин в пустыне.
Гребцы грызли сочные яблоки, дожевывая насмешливые реплики. Слова хрустели на крепких зубах, а смешки отлетали туда, где тяжело тащился толстый, потный, губастый человечек с глазами навыкате. Согнутые в локтях руки оттягивали две корзины, полные яблок. Человечек упорно шел торговыми галсами от одной пляжной компании к другой и предлагал свой товар. Это был удручающий образец деспотии лавочного сознания. Яблоки здесь имелись у всех. Момент первородной предприимчивости не прошел мимо ироничного внимания гребцов: «Изя делает свой маленький бизнес!»
На пляжного торговца было тяжко смотреть. На лице распялилась болезненная гримаса. «Не влезайте мне в ухо! Я же не с вами имею дело!» - так ответил предполагаемый Изя, мысленно добредший до Одессы. Гребцы повалились друг на друга, сотрясаясь в конвульсиях придавленного хохота. Из потревоженных пакетов выкатились на песок яблоки, налитые тугим любопытством к происходящему.
Жизнь далеко не всегда управляется здравым смыслбм. Изю следовало понять, а не влезать к нему в ухо своим гребным смехом. И признать, что он не жертва лавочного скудоумия, а настоящий герой эпохи, ее лицо и легенда. Он взял дармовые яблоки, прикрепился к ним душой, как к своим, и сорок лет брел с корзинами по человеческой пустыне, надеясь в конце пути обрести желаемый профит. Он шел, преодолевая коммерческую неврастению. Не преодолел, зато сделался центром внимания озадаченного пляжного человечества. Он не мог бросить свои корзины. Весь исторический опыт вел его туда, где солидно обустраивались товарно-денежные отношения. Так почему, скажите на милость, он должен поступить как-то иначе? Иначе - это для тех, кто прикован к своим спортивным галерам, кто желает ворочать бесполезным своим веслом.
Он двигался муравьиным зигзагом сквозь все смешки дня сегодняшнего, равно как и всякого иного дня, чтобы прийти к результату, который не секундами измеряется, и был он вынослив, как горный козел. И терпелив, как молчащий мотоцикл. Следует ли обращать внимание на то, что его появление с полными корзинами плодов, предназначенных для страждущих их вкусить, сделало библейский пейзаж смешным и отчасти жалким? К тому же вряд ли его звали Изей.