Хохот угас без всяких последствий для продавца райских яблок, и академические галерники, смутно ощущая несовместимость двух пластов бытия, снова заговорили о своем, которое у них было общим. Казалось, гребли, гребли они, так долго боролись с напором текущей в никуда воды, так увлеклись азартом коллективной борьбы за результат, что и не заметили конца долгой дистанции, когда уже не надо надсаживать грудь и напрягать спину -финиш. Приехали. Впереди не будет больше изматывающих спуртов. Свобода от самоистязания и свобода вообще. Можно и осмотреться.
Вот горячий песок. Вот тихая вода. Вот мотоцикл, который не заводится. Вот мир под солнцем, где новые люди делают свой маленький бизнес, надеясь прибиться к большому. Вот все прелести жизни. Вот именно. Перспективы изящны и безнадежны. Претензии неуместны. Ничего из прежних достоинств не требуется. Сама жизнь посягнула вдруг на безумный выбор между непристойностью и пороком, явно тяготея к последнему. Те же, кто в недавнем прошлом научены были дорожить секундами вечности, вольны рассуждать о странных предпочтениях общества.
Не с ними сегодня имеют дело. Это проклятье сегодняшнего, равно как и всякого будущего дня. В этом суть. Не в яблоках.
Комментарий к несущественному
Спутали пряжу времен, потерялся правильный кончик, и письмена прошлого уже начертаны на воде будущего. Сколь бы изысканны они ни были, эти письмена, они всего лишь отражают бесполезный интерес к историческим усыпальницам и легендарным статским советникам, к одиозным провокаторам прошлого и дворцовым переворотам будущего, к амазонкам для особых поручений и романтическим жандармам, к звездам в небе и к райским яблочкам, про которые еще надо доказать, что они райские.
Нет, не Маркс первым был. Первыми в святости загадочной русской души засомневались жандармы. 3 июля 1826 года состоялся указ о преобразовании особой канцелярии министерства внутренних дел в Третье отделение Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Во главе органа высшего надзора был поставлен генерал-адъютант граф Бенкендорф.
Выслушав известие, которого он так долго ждал и которого домогался еще при Александре Благословенном, внезапно и загадочно почившем 48 лет от роду, Бенкен-дорф севшим от волнения голосом спросил государя:
- Какие будут инструкции, ваше величество?
Николай Павлович, неулыбчивый, нервный, еще не отошедший от подробностей казни пятерых заговорщиков на кронверке Петропавловской крепости, извлек из кармана носовой платок и протянул его шефу жандармов.
- Вот тебе мои инструкции. Чем больше отрешь слез этим платком, тем лучше.
Плакать впору было жандармам.
Дальнейший ход повествования зависит от обстоятельств, имеющих претензию сказаться в будущем. Но письмена тихих вод не до конца откровенны. Мало что обещающая риторика. Словеса. Пушкин перед смертью не слов просил. Морошки.
Да, но где и что Липранди?.
Глава 87
Начиная с 1826 года дивное и благонравное российское общество угнеталось уже самой мыслью о существовании могущественной «охранки» под водительством генерал-адъютанта Бенкендорфа. Негодование вызывал тот факт, что государь пожаловал только что назначенному шефу жандармов свой носовой платок - утирать слезы заблудшим. Однако обиднее всего было, что жандармы отняли для своих мундиров голубой цвет, весьма ценимый петербургским светом.
Дивное и благонравное не было знакомо с тетрадями «зловещего и таинственного» полковника Липранди и с его теорией «о разительных сближениях некоторых поколений с животными тех или других пород». Пороки почитались в свете обязательной пикантностью, разврат - необходимой нормой. Циничная наглость сильных уравновешивалась в глазах общества изощренной подлостью слабых. Странно, что те и другие молились одному богу.
Светские дамы танцевали на балах вечно беременными, предоставляя партнерам свободно ломать голову относительно проблемы отцовства, а сановитые мужья развозили по холодку свои салонные рога как неотъемлемую принадлежность к орденской ленте или царскому вензелю на эполетах.
Пажеский Его Величества корпус и школы гвардейских прапорщиков поставляли обществу благовоспитанных педерастов. Почтенные дипломаты ласково именовали их «аистами».
Некая злободневная на тот или иной момент сумма сплетен и слухов считалась общественным мнением. Таковое отнюдь не было драппировано тем, в частности, обстоятельством, что усыновленный при живейшем желании родного отца поручик Кавалергардского полка Жорж-Шарль Дантес, сделавшись одомашненным «аистом» нидерландского посланника Луи Геккерна, прослыл одновременно и неотразимым волокитой среди петербургских дам. Пассивная страсть не исключала поползновений к страсти активной, что воспринималось свежо и заманчиво.