«И я бы мог...» - думал Пушкин, рисуя виселицу.
Нет, не мог. Потому что все у полковника Липранди происходит не там, где происходит. Благополучно выпихнув своего друга из накаленной пересудами и ожиданием роковой развязки Одессы, Иван Петрович исчез из поля зрения всех, как исчезал он и прежде. А Пушкину выпала дальняя дорога в Михайловское, родовое имение Надежды Осиповны Ганнибал -самое безопасное для него место на земле. Все чудные мгновения, все мимолетные виденья там ожидали его, и дуб у Лукоморья дремал, овитый цепью золотых слов: «А в Михайловском до света - дни любви посвящены...»
Через полтора месяца после казни пятерых декабристов Пушкин возвращен был из ссылки по высочайшему повелению и доставлен с фельдъегерем прямо в Кремль, на аудиенцию к Николаю Павловичу, пребывавшему во все дни коронационных торжеств в Чудовом дворце. Дальнейшее известно. «Теперь он - мой», - сказал после приема Николай.
Липранди отпустил от себя Пушкина, сильно надеясь на благоволение молодого государя и на благоразумие самого Александра Сергеевича, да и занят был сверх всякой человеческой меры. И вот уже управляющий Третьим отделением Максим Яковлевич фон Фок доносит своему шефу Бенкендорфу:
«Этот господин Пушкин известен за мудрствователя, который проповедует эгоизм с презрением к людям, ненависть к чувствам, как и к добродетелям... Этот честолюбец, пожираемый жаждой вожделений, имеет столь скверную голову, что его необходимо будет проучить при первом удобном случае. Говорят, государь сделал ему благосклонный прием и что он не оправдает тех милостей, кои Его Величество оказал ему...»
Чей он теперь, Пушкин?
Клокочущие амбиции и пересуды сменились осторожным удивлением, когда фон Фок скоропостижно умер вдруг.
Когда фон Фок скоропостижно умер вдруг, Пушкин соболезнующе и доступно всякому любопытствующему взору записал в дневнике: «Скончался в Петербурге фон Фок, начальник Третьего отделения, человек добрый, честный, твердый. Смерть его есть бедствие общественное...»
Эта демонстративная запись, пожалуй, единственный след, указывающий на роковую закономерность судьбы того, кто желал бы проучить поэта при первом удобном случае. Раньше исполнения желания случилось «общественное бедствие». А Липранди - что Липранди. Выражение соболезнования нетрудно подобрать под цвет мундира. Все происходит не там, где происходит.
Прогулка на эшафот
Декабристов, «людей 14-го», шельмовали в полном соответствии с явленным к ним чувством высочайшего милосердия. Ста двадцати осужденным по одиннадцати разрядам велели стать на колени, сдирали с них гвардейские мундиры, погоны, эполеты, ордена и бросали в костер, по такому случаю разведенный. Над головами смиренных людей ломали шпаги - и в железа. Откуда вдруг такое смирение у драчунов, забияк и вольнодумцев? Лунин дня без дуэли прожить не мог, а тут... А тут надели на них полосатые халаты, нарочно не по росту, и шутами обряженными отправили под барабанную дробь в крепость: «Не дай мне бог сойти с ума...»
С этим как будто и ничего, если не вспоминать несчастного полковника Булатова, размозжившего себе голову о тупой камень равелинской одиночки: каждый свою плаху в душе носит. Слов другого полковника, Пестеля, они не повторяли: «Ах, как славно мы умрем!..» Шли, однако, не удручая себя молчанием.
- Чудно как! Я думал - судить нас будут. -
- Уже осудили...
Русский бог задумался крепко. Погода была сырой и скверной. Отсалютовав кандальным лязгом кронверкскому валу, мимо которого шли, подивились на возникшие здесь два столба с перекладиной -не сразу и сообразили, что это такое. Да и кто из них в своей молодой и беспечной жизни мог видеть виселицу, если казней в Петербурге не было с 1764 года, когда на Сытном рынке обезглавили подпоручика Мировича, пытавшегося освободить из Шлиссельбургской крепости царевича Иоанна Антоновича?
После столбов с перекладиной полосатая колонна поникло топтала казенную крепостную пыль. С пылью отлетали гаснущие французские полушепоты - предмет требовал тяжких русских рассуждений.
- Немец виселицу строил, у нас этого не умеют.
- А палач? Палач - кто?..
- Тоже не из русских. Говорят, чухну какую-то выписали.