- В смерти... - глухо проронил Достоевский. - Всякая жизнь виляет и прячется, только смерть пряма и правдива.
-Вот! - воскликнул Липранди. - Вы наконец достали со дна свою правду. Думаю, роман-эпопея у вас не сложится, ибо надо подвигнуть себя на саморазоблачение, а вы не осмелитесь. Если я неправ, и вы все же откроетесь миру, то жить вам долго. Это будет вторая ваша жизнь. Во искупление первой.
- А если нет, то сколько мне суждено, по-вашему?
- Я не кукушка, милостивый государь. Да и нет мне до этого дела. На мой вопрос вы ответили, как я и ожидал. Считайте, дуэль у нас состоялась. Агент Антонелли поражен в самое сердце. Доктор засвидетельствовал смерть. Что и есть истина. Прощайте. Руки не подаю, потому что вас нет...
Глава 92
Создатель уходил все дальше и дальше в безвидный туман; покинутые люди тоже отдалялись от нега и молчали потерянно. Вокруг расстилалась совершенная им красота земной тверди, где свет отделился от тьмы, и был вечер, и было утро, и произрастила земля зелень, и всякая трава сеяла семя, и всякое дерево плодоносило, но люди смотрели каждый в темную свою бездну, где была ночь и носился неприкаянный дух человеческий, и ничто ни с чем не увязывалось в заповеданную гармонию.
Люди молчали, ожидали с надеждой и упованием, что сейчас исправится еще одна молитва - последняя, завершающая творение, и они, счастливые и свободные, почувствуют себя воедино, не разделенными каждый своею бездной.
Создатель не услышал неясной боли, которая еще только опалила их души, и никто не мог понять, для чего все так сделалось. Ведь для чего-то должно произойти так, а не как им желалось, иначе зачем? Какая гармония, если ад?..
Слово было дано людям, какое прежде было у Бога, но люди, удрученные ничтожностью дара, не знали, как воспользоваться им, да и не хотели этого знать. Смотрели вслед уходящему Создателю и ждали последней его милости. Но у него уже не было Слова, и нечем стало ответить людям, у них теперь было Слово, коим и должно отделять в душах свет от тьмы, пока не установится, что по-другому не может быть то, что стало быть.
Создатель лишь на некоторое время замедлил шаги, когда услышал смятенный возглас отчаявшегося одиночки: «Я не Бога не принимаю. Я мира, им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять...»
Дрогнул Создатель. Однако не оглянулся. Должно быть, ждал услышать иное, но вот услышал это. Ничего уже нельзя было изменить. Мир получился таким, каким получился. И люди, не принявшие этого мира, остались разделенными в самих себе.
Комментарий к несущественному
Коллежский асессор, отставленный после дела Петрашевского от полицейского поприща, пребывал за казенным, обтянутым зеленым, в чернильных пятнах, столом. С утра тяготился горьким привкусом жизни, от которого не спасал даже огуречный рассол. Проклятье сегодняшнего, равно как и всякого дня. Претерпевая длинноты циркулярного письма, дочитал его до ближайшего знака препинания и отвлекся посторонним интересом: тварь я дрожащая или право имею? Не тварь, и право бесспорное имел нащупать под столешницей стакан, угнездившийся меж прошитых еще прошлым годом бумаг.
«Акценты, акценты... - привычно ворчал, адресуясь к тем, у кого былого еще немного, а дум предостаточно. - Времена у всех разные, но может статься по миновании расколов и смут откроется русским бездорожьем спасительный для человека путь туда, где нет места пороку, корысти, воровству, алчности, а значит, и горю, ими рождаемому. Может. Станется ли?»
Не по месту вопрос. Благородное российское чиновничество проматывалось по обыкновению в трактирах - там вопросы, там и ответы все. И пространство без заблуждений. Терпеть надо. А там уж - кабацким раздольем устремлялись мыслями за пределы, заданные природой. Искренность почти что звериная. И странная память майора Наумова, навсегда застрявшего в цивильном асессорском чине, цепляет из хмельной глубины нечто вроде подходящей моменту морали, на какую при всех своих пороках и странностях отзывчив русский человек.
«Акценты такие преобладают. Если откинуть засаленные охлопья, «закорузлые» сапоги, не брать в расчет пауков по всем углам, да фрака с покушениями на моду не учитывать - что останется? Один бойкий народец и останется в реестре мертвых душ: смиренные проститутки, безответные самодуры, истеричные миллионщики, рыдающие капитаны, развратные самоубийцы, деликатные бульонщики, истлевшие старцы, а также многие, по выражению г-на Достоевского, «жидишки и жиденята».