Уклончив асессор на предмет достоверности излагаемого, аргументы его скудны, дидактичны, расплывчаты, но других взять ему негде:
«Люди, конечно, разные возникают. Можно сыскать и порядочных. Но это редко. Потребность в них миновала, и пространства жизни сократились. Не кукушка - политика виновата с ее подробностями отхожих мест. Все твердят - «грязно», и все туда насылаются, не тяготясь настоящим и не сожалея о будущем, а лишь испытывая, по мысли г-на Достоевского, страстное желание «огадиться».
Однако Федор Михайлович, сознавая, как много у него от «гадливости», имел в виду нечто иное: миру провалиться или ему чаю не пить? Высокая философия, не правда ли? Герцен же с Чернышевским просто с печки упали - шумливые, больные и плохо вымытые. Хитрый Герцен на примере перманентного вождя европейских баррикад Михаила Бакунина понимал, что за гадливость секут, потому и оказался в богоспасаемом Лондоне. Ну да не в них интерес.
А генерал Липранди, к вашему сведению, имел еще одну необязательную для него встречу с Достоевским. Федор Михайлович желал удостовериться, что тайна агента Антонелли не откроется никогда. Иван Петрович, знавший цену слову, сказал, что запрятал свои дневники так далеко, что и сам вряд ли когда отыщет. Достоевский успокоился. Генералу он доверял больше, чем самому себе. Игрок ведь, что тут еще добавить? Есть упоение в игре. А в слове нет даже и слабой воспламенелости чувств, и всякая мысль у него на холостом обороте крутится: миру ли провалиться или ему в гении не выскочить? На голом-то моменте самодеятельного инквизиторства?..»
Они были живы...
Иван Петрович Липранди скончался в Петербурге 9 мая 1880 года, на девяностом году жизни. Федор Михайлович пережил его на восемь с половиной месяцев. Сделав окончательную редакцию «Братьев Карамазовых», он вопреки всему вынашивал замысел романа о жизни и судьбе полицейского агента, внедренного в революционную среду, будучи уверенным, что внутренне уже созрел к написанию эпопеи о великом грешнике под названием «Записки умершего».
Известие о кончине Ивана Петровича не огорчило, но и не воодушевило его, тем не менее подспудные мысли о будущем романе обрели освобожденную волю и просились на бумагу. В июне намеревался начать писать, а осенью кончить. Планам помешали торжества по случаю открытия в Москве памятника Пушкину. Лев Толстой не приехал. Достоевский, узнав, что яснополянского графа от литературы не будет, воспылал вдохновением, и 8 июня держал на публике оглушительную речь. Потом последовали два подряд тяжелейших припадка падучей, и летом работы не получилось. В первых числах сентября приехал Аполлон Майков и сообщил новость, потрясшую Федора Михайловича.
Оказывается, незадолго до смерти Иван Петрович объединил свои записи из дневника, касавшиеся дела Петрашевского, и назвал их «Записки умершего». При жизни публиковать отказался, а после смерти тетрадь не нашли, хотя оба сына Липранди уверяли, что отец никому ее не передавал. Стали опрашивать всех издателей в Петербурге и Москве - вдруг найдут рукопись, не может быть, чтобы не нашли.
- А зачем? - с деланым равно¬душием спросил Достоевский. - Кому она нужна, эта рукопись?
- Как зачем! - изумился Майков. - Это же сенсация!.. Впрочем, я тебе не сказал главного. Сыновья Липранди утверждают, со слов отца, что никакого агента Антонелли не было, а под этим именем действовал совершенно другой человек, имя которого якобы у всех на слуху. Все полагали, что Антонелли давно умер, покончив с собой, а он, извольте видеть, жив. Ну, может, и впрямь умер, это неважно. Вообрази, какой гром с ясного неба!
- Гром - да, будет, - скучно сказал Достоевский. - Почитают, да так хохотать будут, что искры из глаз. Вот и весь гром. Несчастные фантазии глубокого старика, жившего продажей своей библиотеки. Гонораров за публикации не брал из принципа: правда не продается. А Петрашевский - что Петрашевский?.. Комическая в своем роде личность. Конспирации ради переодевался в женское платье, а про черную бороду забывал. Вот это сенсация... для извозчиков. Гром!.. Впрочем, в Иркутске он уж давно отгремел. Десять лет Михаил Васильевич благополучно адвокатствовал после того, как вышло помилование, и все так же облачался по вечерам в женское платье. Это уже не конспирация, а психическое расстройство.
- Полно тебе, Федя, ты же знал его патологическую слабость, и тебя нисколько она не удручала, помнится. Чего ж теперь надсмехаться, когда нет его на свете? Сорока лет, кажется, умер?..