- Сорока пяти, - сказал Достоевский. - Болел сильно после острога...
- А мне Александр Пальм писал из Одессы, будто отравили его. Чего-то отведал в трактире и на другой день к вечеру - со святыми упокой. Верно ли?
- Не знаю, - мрачно ответил Федор Михайлович. - В одесском трактире с ним не обедал.
- Но Антонелли!.. Ты ведь должен его знать. Был такой агент среди петрашевцев?
- Не помню. Может, и был. А может, и не было его вовсе.
- Ну так слушай же!.. Я тебе говорю - это сенсация! Дома я отыскал прошлого года письмо от Пальма про Антонелли. Для меня тогда это было сквозь и мимо, а нынче перечитал и понял: тайна великая сокрыта в его образе!
- У шпионов и провокаторов - все тайна. Ничего нового.
- Да был ли такой провокатор в среде петрашевцев?! Вот в чем тайна-то! Вообрази, государь повелел произвести чиновника Антонелли в следующий чин и выдать ему в единовременное поощрение негласным образом полторы тысячи серебром. Не ассигнациями, Федя. Серебром!.. Далее Сашка Пальм пишет о строжайшем указании государя, чтобы награды были даны чиновнику Антонелли без малейшего даже упоминания о секретном характере дела, каковое явилось поводом отметить его заслуги.
- Э-э, все те же тридцать сребреников!..
- Погоди, еще не все. Антонелли предоставили право занять должность помощника столоначальника в одном из трех департаментов на выбор. Так вот. Непостижимый наш герой не явился к министру Перовскому на представление по случаю производства в следующий чин, и полторы тысячи серебром тоже остались невостребованными. Не дождались его и в тех департаментах. Нет человека, как не было его. А граф Орлов вынужден был доложить царю, что Антонелли «сделался жертвою своего усердия». Что сие могло означать?
- Судака по-польски в одесском трактире... - криво усмехнулся Достоевский.
- Э, нет! Дубельт разведал бы. Он один умнее всех трех канцелярий Его Величества. Непременно разведал бы. Выходит, и правда не было такого Антонелли, а был некто под его именем. Я тоже много слышал о нем в те года скандальные, а вот встречать - не встречал. Да, по-моему, никто его не встречал из тех, кого я знал. Говорили про него, что занят, пишет, дескать, в уединении своем нечто весьма значительное, программное для отечественных фурьеристов-социалистов. Но я-то всего раза два и был на ваших «пятницах» у Петрашевского, а ты?.. Неужто тебе сегодня не интересно узнать, как там и что с этим Антонелли? Ведь сколько всего может открыться! Я бы на твоем месте резвее всех бегал по издателям и редакциям, чтобы сыскать тетрадь Липранди. Это же готовый роман! «Записки умершего» - каково!..
- Лет пятнадцать назад у меня уже вышли «Записки из мертвого дома». Возвращаться по своим же следам? Уволь, туда мне больше не хочется. Даже за полторы тысячи серебром.
- А в интересах установления истины?
- Оставь, друг мой. Какая там истина!.. Что вообще есть истина, можешь сказать? Не можешь, потому как не знаешь. И никто не знает.
- Так уж и никто? Это у тебя перебор, Федя.
- Как знать. Мне, может, сам Господь запретил искать истину, ибо - смертельна.
- Ну так это Господь всем запрещает, но мы - люди, мы грешим помимо всяких запретов. У нас авось - России ось, крутит, вертит, а кучер спит. Вот наша истина! И других не надо.
- Надо! - угрюмо выдохнул Достоевский. - Но других мы не знаем. Искали, искали, всем миром искали, да, видно, мимо прошли, опасаясь, что она смертельна. Пушкин, наверное, единственный, кто знал эту истину и понимал, что не ко времени она пришла к нему. Быть искренним с людьми земными стало для него невозможностью физической. И открыть не мог, и жить с такой тяжестью не хотел.
- Да в чем тяжесть-то? И зачем она, если смертельна? Ты хотя бы косвенное направление укажи, где обретается сия истина, для всех нас беспощадная.
- А ты вспомни Писание. Что было «в начале»? Слово! И Слово было у Бога. В Слове укрыта истина. Оно было, в начале всех начал, оно же и в конце будет.
-Странный ты, Федор, сегодня. Право, странный. Я тебе про сенсацию минувших звонких лет, кои тебе, смею думать, не безразличны, а ты скучаешь... Хочешь, я займусь поисками записок генерала Липранди? Дай только поручение, что от твоего имени. Тебе не посмеют отказать, ты ведь в числе первых, пострадавших от провокаций Антонелли.
- Забудь! - отрезал Достоевский. - Отрешись навсегда!..
- Но почему? Объяснись, Федор Михайлович. Это же не бирюльки, над тобою казнь совершили!..
- Потому что никакого Антонелли не было. И казни не было. Распятие было, а казни - нет. Это тебе один только шаг к истине, другой я сам сделаю. Сумею ли - не уверен. Но попытаться надо.