Лапшину это скоро надоело. Он отодвинул гербовники, погрузился в свои невеселые думы. Только на днях удалось отбить второе наступление Юденича. Это наступление было похлеще первого, того, что было весной. Белые прорвались к самым питерским окраинам, откуда с любой церковной колокольни можно было отчетливо видеть все, что делается в городе. Против них двинули красных курсантов, последний резерв, оставшийся в городе. Дело дошло до штыков. Теперь, к счастью, враг бежит, бои идут уже на границе с Эстонией. Но какой ценой это далось! На улицах до сих пор баррикады из мешков, набитых песком. Баррикады нешуточные, порой доходящие до второго этажа. Их не успели разобрать. Баррикады из дров, из кирпичей, а в скверике возле Адмиралтейства поставлены даже две броневые башни, снятые с кораблей. В городе голодный тиф, дизентерия, различные эпидемии.
Сегодня Лапшин узнал, что в боях погибли двое его близких друзей. И ранен племянник, красный курсант, будущий командир. Лежит'в госпитале. Надо выкроить времечко, навестить парнишку.
Старички всё лазили и лазили по полкам, листали какие-то папки, толстые фолианты, похожие на словари. Чем дольше длились поиски, тем более вытягивались у чиновников лица. Наконец старший из них вздохнул, подошел к Лапшину, подвинул к себе тяжеленный дубовый стул, не опустился на него, а просто упал.
- Воля ваша, молодой человек, везите нас, куда нужно... В тюрьму или на допрос. Но мы в данном случае бессильны.
- Что значит "бессильны"? - сердито спросил Лапшин.
- Не значится княжество Шемаханское. Мы подняли все документы, всё, что только было мыслимо. Обозначен аул Шемаха, имеется Шемаханский уезд, но княжества по департаменту герольдии не числится и, смею вас уверить, никогда не числилось.
Лапшин усмехнулся.
- Ну нет, так нет, не велика пропажа. Пишите справку.
- Какую изволите справочку?
- Напишите то, что вы мне сейчас сказали, что, мол, нет и не было никакого княжества, а был только уезд. И подпишитесь оба.
Чиновники написали на плотной, уже пожелтевшей от времени бумаге требуемую справку, подписались с витиеватыми росчерками. Лапшин сунул бумагу в полевую сумку, встал.
- А мы? . . - неуверенно спросил один из чиновников. - Нам как, следовать за вами? Или пришлете конвой?
- Успокойтесь, граждане, и считайте себя в полной мере свободными. Можете следовать к себе на квартиры. Советская власть к вам претензий не имеет. Сами к себе претензии имейте, что всю жизнь занимались чепухой.
Он козырнул и вышел. До вечернего парохода оставалось порядочно времени. Шкиперы буксиров старались придерживаться расписания, но односторонне. Буксир никогда не уходил раньше положенного, но отвалить от стенки мог и на час, и на два позже, чем полагалось, - словом, лишь тогда, когда команда закончит все свои личные дела на берегу и пассажиров набьется столько, что хоть лезь на голову друг другу.
Лапшин направился на Гороховую, 2 - в Чека. Зашел в столовую и неожиданно встретил сотрудника кронштадской Чека - Цыганова. Белобрысый, курносый, абсолютно не соответствующий своей фамилии, Цыганов сидел за столом с видом человека, которому некуда спешить.
- Прохлаждаешься? - удивился Лапшин. - За каким лешим тебя прислали?
- Приказано доставить к товарищу Вышеславцеву секретного заключенного, - с удовольствием доложил Цыганов.
- Секретного? Это что за персона? Где он?
- Вот этого пока установить не удалось. Дожидаюсь. Тут я привез бумажонку одну, расписку на принятие заключенного, препровожденного из Кронштадта в Питер. А кем выдана расписка, какая фамилия у арестованного, этого мы не знаем. Расписку отдали пока в лабораторию, пущай там проанализируют по-научному.
- Один приехал? - спросил Лапшин.
- С Сенькой Мухиным. Этот не меньше, как на неделю. У него задание: собрать весь материал по контрабандистам, которые шляются через финскую границу, - охотно сообщил Цыганов.
- Ишь как! Выходит, вся кронштадтская Чека в бегах, - поддел Лапшин.
_ Ага! - кивнул Цыганов. - Еще двоих отправили на форт номер четыре. Переобмундировали, как рядовых военморов, и послали вроде как пополнение, взамен убывших по болезни...
Буксир тащился до Кронштадта мучительно медленно. Ночи уже давно стали темные, на берегах редко-редко где блеснет огонек. Всюду комендантский час, всюду жители норовят пораньше залечь спать. Время тревожное, военное. Даже бакены на фарватере и те погашены. Только из трубы летят искры из-за сырых дров, которыми топят буксир. Искры падают на одежду, прожигают дыры. Пассажиры то и дело, ругаясь, гасят их друг на друге. Да еще высоко в небе кувыркается среди туч чахлая половинка луны. Совсем осень, мозгло, холодно, ветер прохватывает, несмотря на плотную куртку. Вот разве что стоишь в толпе, от этого тепло. Военморы, возвращавшиеся из увольнения, сердитыми, хриплыми голосами тянули песню. На носу пели одно, на корме другое. Поэтому середина молчала.
Рядом с Лапшиным разговаривали два военспеца.
- Представляете удивление людей на фортах? - рассказывал один, помоложе. - Светает, только что поднялся туман, и вдруг видят: по мелководью прет на них большой корабль с орудийными башнями, с солидной артиллерией. На гафеле у этого чудовища болтается Юнион-Джек.
Лапшин знал, что Юнион-Джек - фамильярное прозвище английского флага, на котором соединен прямой крест святого Георгия, небесного покровителя Англии, и косой крест святого Андрея, заступника Шотландии. Знал он и то, о чем сейчас толкуют эти военспецы.
Еще до его командировки в Питер перед кронштадтскими фортами появился английский монитор "Эребес", вооруженный пятнадцатидюймовыми пушками. Англичане пригнали этот приспособленный для плавания по мелководью корабль от самых берегов Африки, хотя дальний поход монитора через Атлантику в неблагоприятное осеннее время представлял для корабля большую опасность, он легко мог перевернуться.
Монитор неожиданно открыл огонь. Пятнадцатидюймовые снаряды полетели в сторону Кронштадта, но, к счастью, легли не в город, а в воду и в пустынную, болотистую часть острова. И тогда ответила артиллерия фортов. Монитор получил несколько пробоин и, густо дымя, с трудом убрался в Финляндию на капитальный ремонт. Это была попытка отомстить за провал налета катеров. Месть не удалась.
- Старик-то Ведерников свое дело знает, - ухмыльнулся пожилой военный. - А ведь сколько было споров! Зачем сохранять на батареях устарелую артиллерию времен наших дедушек?! Надо модернизировать, надо обновлять. Вы, кстати, сами видали эти пушки образца 1871 года на лафетах Дурлахера? Презабавная штука. Орудия огромные, лафет стоит еще на этакой косой станине. При каждом выстреле пушка катится назад по станине, вроде как взбирается по наклонной горке, пока не упрется в амортизаторы. Ну, конечно, от того, что этакая тысячепудовая малютка катается взад-вперед, сила отдачи гасится. Но скорострельность!.. Однако у этих старинных пушек есть одно преимущество, его-то Ведерников и имел в виду.
- Какое же преимущество? - поинтересовался молодой.
- Ничтожный по сравнению с более современными орудиями эллипс рассеивания. Один снаряд ложится возле другого. Понимаете, как это важно? Потому монитор накрыли буквально с первого залпа.
- Извините, - вмешался в разговор Лапшин. - Ведерников... Знакомая что-то фамилия. Напомните, кто это? Я в Кронштадте недавно.
- О-о, это примечательная личность. Бывший генерал-лейтенант, инспектор крепостной артиллерии, величайший знаток своего дела. Неподкупной честности человек. Патриот. Он на самого адмирала Вирена однажды в сердцах замахнулся костылем. Характерец! . . Ему сейчас уже, кажется, под восемьдесят. Давным-давно в отставке, но продолжает консультировать. Ежедневно является в артиллерийское управление. Уверяю вас, что сейчас, когда наступал Юденич, Ведерников свое дело сделал, чем-нибудь да помог. И племянник у него очень достойный молодой человек. Насколько я знаю, командует сторожевым кораблем.