«Как всех трудящихся?» То есть, из квартиры, из дома? С четвертого этажа, над магазином «Родничок». Там ведь и не развернуться с гробом на узких и крутых лестничных пролетах. И поскольку ритуальных залов в Тюмени еще не было, хоронить решили – из старенького двухэтажного дома, где по улице Ванцетти располагалось писательское бюро пропаганды.
Прощалась с писателем масса народа. Литераторы, журналисты, казанские земляки и родственники, незнакомые простые люди.
Над кленами и тополями летали стрекозы. Куры из хозяйских двориков ходили с разинутыми клювами. Жаркий день сморил и петушиное племя, молчали, словно тоже блюли траур по хорошему человеку.
Вся травяная, малоезженая улочка была заполнена народом. Из обкома (заступник тюменских писателей Щербина работал уже в Москве) пришел один только инструктор отдела пропаганды Лисовский…
Позднее горькое, печальное – вылилось у меня в строки:
И все же закончу воспоминание-повествование о Ермакове его победоносными, жизнеутверждающими строчками из сказа: «Проснешься в рассветный, предутренний час, и сразу же завладевает слухом твоим исполненная победительного благовеста, жизнерадостной жажды битвы, разбойная, дерзновенная петушиная песнь.
Ох и поют кумовья! Под звезды. В миры!»
САЗОНОВ И ПАРОВОЗ ЧЕРЕПАНОВЫХ
Геннадий Сазонов был человек и писатель уникальный, от природы одаренный всячески, но сосредоточенный на своем, хорошо освоенном. По профессии он был геолог-рудник. И она, профессия геолога, была его жизнью, сутью и мерилом человеческих качеств. Он мог увлекательно рассказывать «непросвещенным» геологические истории, байки, были и небылицы. Отдал он своему звонкому делу около двух десятков лет, ежегодно, по весне, отправляясь начальником геологической партии в поле, то есть в горы Полярного и Приполярного Урала. В Тюмень возвращался поздней осенью, при камушках в рюкзаке для исследовательской лаборатории, полный впечатлений, литературных замыслов, с записями в блокнотах, сделанными у походных костров, посвежевший, бодрый, нацеленный на зимний литературный труд.
В последние годы жизни, когда Сазонов перешел на «вольные хлеба», появилась в нем осанистость, житейская основательность, унаследованная от крестьянских родовых корней. Он по происхождению был волгарем, из Саратовских краев. Там же окончил университет, приехал по распределению в Тюмень – еще на заре ее будущей нефтяной славы. Я порой, часто общаясь с Геннадием Кузьмичом, открыто и скрыто сожалел, что он оставил геологию, которая в те уже далекие годы окрашивала его ореолом романтизма и некоей исключительности.
Мне всегда нравились люди пристрастные и увлеченные не только «голой» литературой, а и тем делом, которое становилось для пишущего его основой, жизненной твердью.
Вот и сейчас видится мне ранний зимний вечерок. В молочном свете редких фонарей тюменской улицы Республики нежно падают снежные хлопья, какие-то мягкие, ласковые. И сам вечер, не то декабрьский, не то январский, стоит приветливый, раздумчивый. Мы неторопливо идем с поэтом Володей Нечволодой, болтаем о разном, в основе – о стихотворном. Редкие прохожие. И вот из полумглы, облепленный, как и мы, снегом, в демисезонном пальтеце, в меховой шапке, при бородке возникает бодро шагающий человек. «Это Гена Сазонов! – толкает меня легонько в бок Володя. – Помнишь, я тебе говорил, что он талантливую книжку издал «Привет, старина!»
Мы знакомимся. Геннадий тянет нас обоих «куда-то пойти, посидеть за рюмкой чая», заходим в «неудачное» кафе, потом, отоварившись тем и тем в продмаге, оказываемся в полупустой однокомнатной квартире-хрущевке Сазонова, на улице Энергетиков, где единственная примечательность, имущество – книги. Много книг на самодельных стеллажах…