Весной 1983 года руководителем писательской организации в Тюмени неожиданно для всех стал Ананьев – Шерман. Лугунов при голосовании на отчетно-выборном собрании не набрал голосов. А других стойких членов партии, кроме Шермана, в наличии не оказалось. В считанные недели Евгений Григорьевич помог мне оформить документы, визу эту злополучную получить, которая позволила мне потом обойти полмира на судах торгового флота, по- штормовать в разных широтах, посетить десятки портов, встретится с массой людей – черненьких, смуглокожих и белокожих, рассказать об этих встречах стихами и прозой. Что еще нужно для романтика, для пишущего человека, для которого океан был мечтой с детства!.
Такое не забывается!
Помню, на рейде Сингапура, радиограмму Шермана на борт нашего сухогруза, где были такие слова: «…а еще желаю тебе немного сибирского снежка под жарким тропическим небом».
Понимал человек! И много ли другому человеку, на другом конце планеты, надо? Участия, внимания, доброго слова… А дома? Просто звонка домой (работаем-то мы в одиночестве): как жизнь, как здоровье, как работается, есть ли деньги на кусок хлеба? Если нет, и так бывает, надо подумать, как помочь. Вот это в хорошем варианте и называется Союзом писателей. А при нем – внимательный, человечный руководитель, а не троглодит какой-нибудь, что гребет только под себя.
Много лет у меня не было домашнего телефона. Поставить его всегда было проблемой. «Что же так! Пиши заявление, пойду по начальству. Пробьем!»-сказал Шерман. И сделал. Сам ходил, обивал пороги городских и областных начальников. Сделал. Сколько радости было у меня в ту пору! И это не забывается. Память она такая штука – избирает приятное, хорошее. А плохое? Были какие- то неурядицы, мелкие обиды. Скажем, из-за регулярного, перманентного опоздания явиться к назначенному времени…Тут Шерман был, мягко говоря, «ба-альшой» специалист!
В жаркий июльский денек 84-го года возвращаюсь из Владивостока, первым делом звоню Шерману. «Вернулся, – говорит, – приходи!» Я отвечаю, что приду немедленно и не один, а с малышом. «Приходи, – рокочет в бороду, – вдвоем.» Прихожу к нему домой, здороваемся. «А где твой малыш?» Вынимаю из сумки большую литра на полтора-два, изукрашенную японскими иероглифами, бутылку. Хохочет: занятный «малышок»! Рассказываю, мол, это наши ребята из экипажа придумали: вернемся из Индии в японскую Иокогаму, купим «малыша», отпразднуем, ведь дом рядом через какое-то там Японское море!
Как сейчас вижу: идем мы с Борисом Галязимовым по весенне-слякотному Салехарду, скрипим деревянным тротуаром, на бродячих псов цыкаем. Чистые, ухоженные. Только что в гостинице драили себя. Навстречу Евгений Григорьевич. В старом полушубке. В резиновых сапогах. Фланелевая рубашка – в крупную клетку – хорошей стирки просит, поскольку «клетки» уже неразличимы и на ярком весеннем солнышке…
Откуда в таком виде?
– Да, – говорит, – на Байдарацкой губе был. Там караван с трубами пришел для Харасавэя… Был у моряков, у буровиков. Мотался… Ну, ребята, принимайте в свою компанию!
К сказанному добавлю существенное. В самый начальный период обманного, бурного, контрреволюционного времени 90-х, для немалого числа «простой» отечественной публики еще непонятного, произошел раскол писательского Союза. Русские патриоты, а мы были в большинстве, остались в Союзе писателей России – наследнике Союза писателей СССР
Евгений Шерман присоединился к отколовшемуся «крылу», которое называло себя «апрелем», а члены его, естественно, были «апрелевцами». Данные товарищи прогремели тем, что на организационном заседании их «крыла» в Большом зале Центрального дома литераторов в Москве были разбиты очки прозаика Курчаткина. Да еще, параллельно, во дворе «дома Ростовых», где пока еще располагался умирающий Большой Союз, то есть Союз писателей СССР, было сожжено (акция патриотов!) тряпичное чучело поэта Евтушенко, человека умелого, удачливого, годного для всех политических режимов.